Снег

Мы останавливаемся через пару кварталов. Оглядываемся. Никто не преследует. Красно-синие маячки не бликуют. Воя сирен нет – тишина.

И эта тишина прекрасна. Словно картина, которую ты крадешь из Эрмитажа.

– Зачем ты это сделала?! – воплю я.

– Разве тебе не нравится? Классная ведь сумочка. – Она крутит ее в руках, показывая мне. – Кожа, глянь, какая, а расцветка. – Затем начинает в ней рыться.

– Мне не нравится, что ты ее украла.

– Ну не придирайся ко всему.

В моих руках появляется выуженный из сумки паспорт хозяйки-потерпевшей – он тут же летит в сугроб.

– Мы так и не узнаем ее имя, – верещит Алиса. – Возможно, оно и красивое. Но для нас она никто и звать ее никак. – Она продолжает вытаскивать чужие вещи и выбрасывать их то вправо, то влево, зарывая в снегу.

– Надо уходить отсюда, – подсказываю я. – Лучше дворами. Мало ли что. Нужно потеряться.

– А из нас получится неплохая банда, – смеется она. – Как тебе вон та «мазда»?

Мое желание поспать, должно быть, выпало, пока я сбегала с места преступления. Потому что сейчас я бодра как никогда, мое сердце колотится, пытаясь разорвать меня изнутри.

– Это адреналин, – оповещает Алиса. – Тебе стоило бы принимать его по две чайные ложки в день, добавлять в твой дерьмовый чай. От тоски помогает.

При чем тут мой чай?

Мне хочется оглянуться – убедиться, что позади всё чисто и люди с собаками и факелами не гонятся следом. Но моя голова мне не подчиняется. И она слишком дурна, чтобы дать покой моим ногам, несущим меня по непредсказуемому маршруту.

Дыхание и пульс понемногу затихают. Как и снег. Он вот-вот закончится. Мелкие ледяные хлопья трепетно впиваются в меня, делая и меня частью этой зимней красоты.

Мы шагаем молча.

Топаем по одной из центральных улиц.

– Как ты могла переспать с этим Рыжим? – вдруг возмущаюсь я.

– А что ты так переживаешь?

– В смысле? По-твоему, тут не о чем переживать? Ты отдала мое тело какому-то левому типу.

– Мое тело, мое, – поправляет она. – И почему левому? Мы познакомились.

– Да? И как его зовут?

– Рыжий его зовут.

– Имя какое?!

– Да какая разница! Какое-нибудь обычное ссаное имя, или пусть старославянское, или пусть заграничное, как-нибудь его родители над ним да и поиздевались.

– Большая разница! Большая. Ты бросила мое – мое! – тело какому-то проходимцу, чтобы он его портил.

– Почему портил-то? Ты ведь не была девственницей.

– И что?! При чем здесь это? Теперь под любого, что ли, ложиться?

– Послушай, – успокаивающим тоном говорит Алиса. – На фоне твоей депрессии нужно было срочно вырабатывать правильные гормоны, а то их не хватало. Короче, мне нужен был трах.

– Да что значит «нужен был… трах»? Так нельзя. Это ненормально.

– А слово «нормально» к нам с тобой вообще не применимо, – отрезает она.

Я замолкаю. Мне обидно.

А Алиса говорит:

– А тот твой трах – это, по-твоему, нормально?

Я молчу.

А она нет:

– Всего один, да и тот ужасный опыт семилетней давности не приведет тебя к хорошему настроению.

– Ты же сама всё знаешь, как это было, – все-таки взрываюсь я. – Меня просто поимели.

– Да знаю, знаю. Отстойный был выпускной. Но никто не заставлял тебя вестись на Навалоцкого.

– Я была пьяна.

– Ой, не надо. Не настолько. А если и была, то и напилась ты специально, чтобы потом всё можно было свалить на бухло. Ты сама этого хотела. Он же симпатичный, самый крутой пацан в классе, гитара, мотоцикл, прическа. Хотела.

Я снова затыкаюсь. С ней спорить невозможно. Она знает каждую деталь всех событий моей жизни, знает все мои мысли и эмоции.

– Но не так же, – оскорбленно роняю я. – Не в туалете же.

Алиса на это не реагирует. И это почему-то ранит меня. Тогда я еще раз пытаюсь найти в ней поддержку:

– Он ведь меня обманул. Ты же знаешь это. Он сказал, что я теперь его девушка, – ною я, – что мы будем встречаться.

– Да, да, помню. Всю эту тупую лапшу про то, что он тебя столько лет не замечал и жалеет, что тратил время на пустоголовых кошелок. А у тебя, как у наивной дуры, тут же включился какой-то материнский инстинкт: что ты-то наконец-то поможешь оступившемуся мальчику найти дорогу домой. Дура дурой. По-другому не скажешь.

Мне хочется плакать. Я чувствую жжение возле носа, внутри, но не пойму, выступили ли слезы на глазах.

Наверное, нет. Наверное, Алиса их подавляет.

– Ничего, – говорит она. – Мы ему всё вернем. Мы отберем у него то, что он любит.

– О чем ты?

Но она оставляет мой вопрос без ответа. И мы неспешно бредем дальше.

Меня тревожат ее слова. Они звучат загадочно и опасно. Ведь она уже не первый раз говорит подобное, говорит о каком-то возмездии. Она хочет отомстить Навалоцкому? За то, что он обидел меня? Разве мне это нужно? Нет.

Нет ведь?

Какое еще, к черту, возмездие? И если его кара будет заключаться в том, чтобы отнять у него то, что он любит, то она неосуществима. Потому что он не любит никого. Я это знаю. Знаю – к своему стыду.

Я ведь периодически поглядываю с левого аккаунта – реального-то у меня нет – странички многих своих знакомых. Сама не знаю зачем. И каждый раз потом корю себя за это. Правильно говорит Алиса – я дура.