Снег

Я закрываю глаза, чтобы абстрагироваться от настоящего. Теснота и тошнотворный вид этой коробки, в которой меня заперли, угнетают меня, заставляя страдать тяжелее обычного. Если даже у нормальных людей, оказавшихся в неволе, возникают мысли о самоубийстве, то что говорить о таких, как я, которые еще там, на свободе, хотели умереть.

Я хотела уйти из жизни, чтобы не мучиться, а, попав сюда, изводиться начнет даже счастливый, довольный жизнью человек. И теперь я хочу сдохнуть еще сильнее. Прямо сейчас.

Стучат в дверь – призывают готовиться к обеду.

Я вздрагиваю. Кажется, я все-таки уснула.

Я люблю спать. Но не люблю видеть сны.

Нас провожают в столовую. Выдают алюминиевую посуду: ложку, кружку и миску. Ножи и вилки здесь запрещены.

Мне наваливают кашу – перловку. Я о ней слышала, но никогда не пробовала. И сейчас такого желания тоже не возникает. В ней видны кусочки какого-то мяса. Похоже на тушенку. Я выпиваю только чай.

А ведь я уже сутки ничего не ела. И не хочется. Ни настроения, ни аппетита.

Киношники знают: если девушке грустно, нужно вложить ей в руки ложку и банку мороженого. Врут, конечно. Когда мне плохо, я вообще есть не могу.

Возвращаемся в камеру. И снова пялимся в потолок, лежа на койках.

Мне действительно приносят книгу – ту самую: историю узника замка Иф. Я ведь несерьезно просила, думала, она запрещена в тюрьмах. Безо всякого интереса открываю и листаю страницы. Помню, что до того как устроить побег, герой, проведя несколько лет за решеткой, задумался о самоубийстве, но не довел дело до конца. Уверена, это всё равно произошло – после последней главы. Пусть он отомстил негодяям, но едва ли стал от этого счастливым. Он остался безутешным страдальцем и сделал такими же всех, кого любил. Когда все его приключения закончились, он наконец это осознал и, конечно же, покончил с собой.

Чтение не помогает мне уйти от тревожных мыслей. Даже механический бег глазами по строчкам воспринимается мной как дополнительное насилие над собой. Я откладываю в сторону эту поэтично завершившуюся историю.

На ужин тоже каша, но теперь такая, о которой я даже не слышала – сечка называется. Появившееся наконец чувство голода заставляет меня зачерпнуть ложкой немного этой серой массы. Ну и вкус – как будто обоссаный рис. Это я так представляю оттенок мочи, а не знаю ее вкус из опыта. Нет, я не могу это есть. Вновь возвращаю непережеванную кашу в тарелку. В ней еще есть сосиска, тоже серая. Откусываю и жую. Запиваю чаем.

Когда нас приводят обратно, Багира беспокойно спрашивает сопровождающего, можно ли ей позвонить. Ей отвечают, что она уже звонила утром и на сегодня лимит исчерпан. Я предлагаю передать ей причитающий мне звонок, отказывают – не положено.

В камере мы вновь разбредаемся по своим койкам. Не раздеваемся, потому что холодно.

Моя соседка выглядит разбитой. От ее твердости и бойкого настроя нет и следа. Ее надежды на досрочное освобождение не оправдались, вот она и хандрит. Больше не произносит ни слова.

Я тоже просто лежу. Нашла более-менее безболезненную позицию – на боку – и пялюсь в стену.

В 10 вечера выключают свет, оставляя гореть лампу над входной дверью. Это, наверное, чтобы стражники могли нас лучше видеть в своих мониторах.

За мной наблюдают, как за животным в клетке. Я питомец зоопарка. Малоподвижная больная зверушка.

Я уязвлена до глубины.

Меня жестоко сковывает мучительное чувство позора, будто вершитель судеб насмехается надо мной, оскорбляет, унижает, бьет мне пощечины в угоду злой толпе. Которая кричит и глумится, плюя на мое изуродованное побоями тело. Я не выдержу. Я не выдержу. Я не выдержу.

Зачем мне всё это послано? Это наказание или испытание? Наверное, каждый узник задается подобными вопросами. И вообще каждый человек – когда сталкивается с проблемами.

А мне-то зачем это послано вдобавок ко всем предшествующим посылкам? Это финальный, неподъемный кирпич, который упал на меня, несущую груду камней, еле передвигающую полусогнутые от тяжести ноги. Нет, этот удар я уже не вынесу.

И никакое «второе я», никакая сфантазированная мной героическая личность, никакая Алиса не поможет мне выпутаться из того заточения, в котором я была еще до попадания в эту чертову камеру.

Эта напасть, несомненно, призвана меня добить.

Я не сплю. Блуждаю в своих темных мыслях. Жду, когда наступит утро. Или скорее надеюсь, что оно не наступит никогда.

Моя соседка так и лежит неподвижно уже несколько часов.

Я поднимаюсь, натягиваю сапоги и иду в туалет. Сажусь на корточки, нависая задницей над бежевой сковородой с отверстием, официально именуемой чашей «Генуя». Многие даже считают ее полезнее обычного унитаза. Вроде бы на ней проще тужиться.

Что это? Блестит что-то в полу между плитками кафеля. Что-то маленькое, металлическое.

Тянусь рукой и осторожно вытаскиваю.

Это лезвие с узким полотном. Одно из тех нескольких, что бывают в безопасных одноразовых бритвах. Как оно сюда попало?