Читаем Снег полностью

Снег

А разве это важно? Важно, что я хочу умереть, хочу вскрыть себе вены – и вот: вершитель судеб, истязая меня много лет и наконец загнав в угол, в поганый угол тюремной камеры, пахнущий зловониями, бросает мне в руки орудие, которое я выбрала сама. Чтобы я неизбежно всё сделала. Это ли не знак?

Я сейчас умру.

Прямо здесь. В холодной кутузке. В вонючем туалете. Сидя на корточках со спущенными штанами.

Из моих глаз выбрасываются слезы.

Обидно, обидно, обидно…

Почему я не могу сделать это хладнокровно? Меня, как и при первой попытке, наполняет раздирающая жалость к себе. Даже стыдно как будто из-за этого.

Подношу лезвие к запястью.

Буду вспарывать глубоко, чтобы сработало. И буду ждать: сначала произойдет потеря крови, затем – сердечная аритмия, следом – шок, непроходимость сосудов и, наконец, остановка моего и без того увядшего сердца.

Жаль, что не в теплой ванне, чтобы не чувствовать порезов. Жаль, что не в синем платье на голое тело. Жаль, что… Да много чего жаль. Сейчас неважно всё это. Так – значит так. Умру как есть.

Мое имя Боль.

Слезы застилают мне всю панораму. Я даже не вижу блеска лезвия, зажатого между моими пальцами. Лишь чувствую его острие, упертое в кожу.

– Ты что делаешь?

Вздрагиваю.

Вижу перед собой расплывчатый силуэт соседки, нависший над дверцей.

Молчу. Хотя и понимаю, что надо что-то сказать, что-то объяснить, что-то соврать. Но ничего в голову не приходит. Как можно оправдаться, если тебя застукали с поличным за нанесением себе увечий? Да и нужно ли?

– Ты не поймешь, – всхлипываю я. И вытираю слезы.

– Я-то? – насмешливо цедит она. – Ну да, куда мне.

Тут же закатывает рукава и показывает мне свои запястья. Они оба в нескольких свежих ранах-полосах и множественных шрамах.

Я взволнованно поднимаю на нее глаза.

– Их арестанты прячут в камерах, – она взмахивает подбородком, указывая на лезвие в моей руке, – на случай, если надо будет права покачать. Но это так, чисто здешней администрации проблем создать, на самом деле тут еще никто себя не убил. Только заразу занесешь.

Вот как. Никто не покончил с собой здесь. Как? Как можно хотеть жить, оказавшись в этих стенах? А ведь я даже не нашла причин жить вне их.

Я бессильно роняю лезвие. Снова вытираю руками свое мокрое лицо. И встаю, натягивая джинсы.

Багира провожает меня взглядом, пока я ковыляю к кровати. Затем она закрывает за собой дверцу туалета, из-под которой видны ее сапоги, и говорит с хрипотцой в голосе и длинными паузами, а я молча слушаю.

– Меня три раза в больнице откачивали, знаешь.

– Всё как-то…

– Один раз со мной даже психолог больничный разговаривал.

– Спрашивал, что, да как, да почему.

– А какие у вас были отношения с матерью… с отцом. А какие – никакие, не ясно, что ль.

– Я ему даже про выкидыш рассказала, знаешь. Думала, слушает. Дура.

– Прописал таблетки, хрень какую-то, типа валерьянки. Пейте, говорит, лучше станет. Дурак.

– А лучше не стало. Лучше не становится.

– И снова себя порезала. Три недели как.

– Девочки случайно увидели, скорую вызвали.

– И снова всё…

– Я не плечевая какая-нибудь, знаешь. На трассе не стою, ты не думай. У меня соцсети есть… специальные такие. Черный за мной смотрит, помогает.

– Правда, иногда ментовские подставы бывают. Это гвоздевские их мутят – конкуренты Черного. Я вот во второй раз уже влетаю.

– Я брошу… Вот выйду и брошу.

– А, дерьмо всё.

– Жизнь не…

– Сдохнуть только…

– А потому что…

– Сука…

– Если б…

– А я ведь…

– Потому что…

– Не люблю себя.

– Не люблю.

Ее слова прерываются всхлипами. Она скулит.

Меня вдруг тянет вскочить, подбежать и обнять ее, пожалеть. Но чувствую, что она в этом не нуждается. Да и к тому же она сидит в туалете. Уместно ли? Наверное, все-таки нет. Однако из-за сочувствия я не могу просто лежать – приподнимаюсь и сажусь на кровати, обняв колени.

Наконец плач соседки затихает, она встает с корточек, застегивает юбку и выходит.

– Утро уже, – неожиданно бодрым голосом замечает она.

Небо за окном действительно светлеет.

А толку-то.

Тысячи раз новый день начинался, и ничего не менялось. Поэтому и хочется прекратить этот бессмысленный круговорот.

– Вот и срок твой закончится скоро уже, – задорно щебечет Багира, укладываясь на кровать. – А я тоже весь срок сидеть не буду, знаешь. Меня сегодня Черный заберет. С ментами порешает, чтоб отпустили.

Да тут в камере, оказывается, двое сумасшедших. Существует ли этот ее Черный на самом деле? Что-то я уже сомневаюсь.

А существует ли Багира? Или она плод моего воспаленного воображения? И всё это время я была здесь одна? Я ведь, как выяснилось, та еще фантазерка.

Я недоверчиво разглядываю ее. Неужели такие мощные галлюцинации у меня? Ведь выглядит как настоящий, живой человек.

Смелею – тянусь рукой. И касаюсь пальцем ее мягкого плеча.

– Ты чего? – она, открыв глаза, резко поворачивается ко мне.

Я виновато возвращаюсь на свою подушку.

– Подумала на секунду, что ты неживая. – И укрываюсь одеялом.

Соседка, немного помолчав, тоже укутывается и, отвернувшись, произносит:

– Неживая.