Снег

«Ты права, мать, – Алиса вползает в мои мысли со своими пятью копейками. Но хотя бы не вслух, а то неизвестно, как отреагирует эта хандровозка: – Ты права, их всех не существует. Не существует без тебя. Люди вокруг – это твои же проекции, твои отражения, как в зеркале, – ты ведь понимаешь, о чем я, да? – только кривизна у зеркал разная, где-то сильнее, где-то меньше. Важно видеть свое отражение в ровном зеркале».

«Да о чем ты вообще? – морщусь я. – Слишком сложно говоришь».

«Я говорю, что нужно воздействовать на источник света, а не на его отблески».

По ее версии, источник света – это я, а кругом, стало быть, мрак.

А по моей версии, моя свеча давно погасла.

14

Хриплые голоса, запах кофе и печенья, идиотские смешки.

В этом зверинце ничего не меняется.

Завидев меня, крысы притихают и переглядываются. На их паскудных лицах застывают ехидные улыбки. Значит, обо мне говорили. Немудрено.

Наверняка они уже по самые гланды заряжены своим гнилым юмором на тему моего посещения ночного клуба в минувшую пятницу, будь она неладна. И уже готовятся к обстреливанию меня из всех пушек. Они и в непримечательные дни находят повод до меня докопаться, а уж теперь, после того как видели меня в «Бездне», наверное, даже на работу времени не выделят. Суки.

Я никогда не здороваюсь с ними. Потому что, когда в начале работы здесь я желала всем доброго утра, они даже от своих разговоров не отвлекались, чтобы ответить мне. Видимо, некоторые правила этикета в местных кругах не заведены. И я перестала.

Ковыляю к своему углу, усаживаюсь и пытаюсь спрятаться за монитором.

А насмешки их начались тогда не сразу. Примерно через месяц. Сначала они, видимо, принюхивались ко мне – своя ли я, крыса ли я, как они, или же неведомый им зверь. И естественно, я не могла разговаривать с ними на их жутком языке, не могла разделять их вульгарные ценности и получать радость от того, что они считают удовольствием.

Причина их агрессии – моя инаковость. А корень – в их страхе перед инаковостью. Ведь любая нетерпимость к иному мировоззрению, иному образу жизни, поведению, обычаям происходит из страха перед ними, из стремления подавить всё иное, чтобы оно не сотрясало устои принятого мировоззрения. Большинство ненавидит меньшинство из-за страха, что это меньшинство разрастется и станет большинством.

«И зачем ты меня сюда привела?» – мысленно жалуюсь я Алисе.

Но она не отвечает.

«Ты здесь?»

Нет, не может быть. Неужто снова бросила меня?

«Алиса, ты здесь?!»

Тишина.

Поворачиваюсь к окну – снег всё еще идет. Почему же Алиса молчит?

И что мне тогда здесь делать одной? Я ведь не хотела приходить на работу. Значит, можно сейчас просто уйти и никогда сюда не возвращаться.

И что потом? Чем мне заняться? Чем можно заняться человеку, которого уже не должно быть? Я буду маяться, маяться, а потом неизбежно составлю новый план побега из жизни. Только теперь ускоренный – без всяких «завтра-послезавтра».

– Олесь, а, Олесь… – горланит поганая Кузьминова.

Шоу уродов начинается.

– …Тебе кто тогда так глаза накрасил, а? Или ты просто об грязный бинокль испачкалась?

Гогочут все. Я словно в центре птицефермы. Их богомерзкий смех может вызвать неконтролируемое ушное кровотечение.

– А твоя бабушка не была против, что ты ее платье надела? – добрасывает долбаная Белова.

Сволочная Абашкина ничего не говорит, но смеется от души вместе со всеми. А чего ей не смеяться – смешно же. Не смешно, только когда объект насмешки – ты.

Они, стопудово, сегодня находились бы в таком же радостном настроении, даже если б узнали о моей кончине. К сожалению, несостоявшейся. Может быть, только ржали б не в голос, а так, с трудом сжимая губы и затыкая рот ладонями, да и то – не из уважения ко мне, а из-за страха смерти. Тема-то тревожная, не всем с хохотом заходит, ведь суеверие и всё такое. Не переживайте, крысы вонючие, и за вами костлявая придет, не обделит.

– И чего ты нашла в нашей скучной работе, не пойму, – затягивает скотская Кузьминова. – Круто красишь ведь, можешь заборы, например, красить. Хорошие маляры на вес золота.

– Не-е, это мелко всё, – поправляет ее пакостная Белова. – Ее как стилиста в шоубизе с руками оторвут. Запись на год вперед, и не пробьешься.

А у дрянной Абашкиной вот-вот щеки от смеха треснут. И поделом будет. Наблюдать за жертвой и получать удовольствие от действий агрессора – то же, что и действовать как агрессор. Вариться ей в третьем котле – на адском пламени, минус пару градусов по Цельсию как снисхождение за пассивность.

– Да погоди, еще сама к ней напрашиваться будешь, – талдычит паршивая Кузьминова. – «Ой, Олесь, а есть у тебя окошко в декабре, а то меня нужно профессионально всю с ног до головы смолой обмазать?» – кривляется она.

– «А старые пакеты из-под мусора еще остались, а то мне на вечеринку идти не в чем?» – подхватывает тошнотворная Белова.

И галдят не замолкая.

А Абашкина хихикает, гнида. Всего лишь гнида.