Снег

– Сказала Георгичу всё, что я думаю, – в ее голосе абсолютный покой.

– Ты меня совсем не успокаиваешь. Что ты ему сказала?

– Что он необыкновенный мужчина. Что он последний оплот нравственности. Что он альфа и омега. И что я его хочу.

Раздевшись, Алиса идет в кухню.

– Стой, – гаркаю я. И останавливаюсь. Я контролирую тело.

– Я есть хочу, – возмущается она и вновь двигается в сторону холодильника.

– И что он сказал? – нервничаю. – Говори уже!

– Ну сначала он сопротивлялся, строил из себя то неприступного начальника, то вообще Папу Римского.

– Сначала? А потом?

– А потом я сказала, что если кому-то вздумается спросить с него за что-либо, то сначала им придется принять активное участие в строительстве школы и больницы, в спасении десятков больных детей и в трудоустройстве сотни безработных, как это сделал он. Я сказала, что он всю жизнь творил только добро и никого не судил, и поэтому не может быть судим. Ему, оказывается, нравятся все такие словечки, представляешь? Он от них возбуждается. И я ему как давай священное писание цитировать, всё, что помнила, всё ввернула, только так, чтобы всё божественное – это как будто про него было. Каждый мужчина хочет стать богом. А еще я сказала, что у меня сегодня день рождения.

– А потом?! – нетерпеливо ворчу я.

– А потом… – выдыхает, – потом как все… принял дары природы. – Она хватает со стола яблоко.

– Ты с ним переспала?!

– Он произносил твое имя. Теперь он, наверное, новый храм возведет, чтоб этот грех смыть.

Я со злостью отбрасываю яблоко, которое собирается грызть Алиса.

– Кто тебе позволил так распоряжаться моим телом?! – ору я, сотрясая руками так, словно собираюсь задушить кого-то невидимого.

Алиса берет еще одно яблоко.

– Не сходи с ума, родная, хватит и одного раза, – изрекает она. – Это и мое тело тоже. Ты-то своим вообще никак не распоряжалась.

– А это не твое дело!

– У нас сейчас нет ничего твоего или моего. Всё общее.

Я размахиваюсь и швыряю яблоко в стену.

– Так, дорогая моя, успокойся, – говорит Алиса. – Если ты так обижаешься, что я делаю это без тебя, то в следующий раз возьму тебя с собой.

– Да пошла ты! – реву я. – Пошла ты, сама знаешь куда!

– А я думала, ты из-за этого и обиделась, что я пошла туда, – издевается она. – Если тебя это утешит, мне не особо понравилось. А в прошлый раз – так вообще нет. Тебе с юности надо было тренироваться одной, как все, чтобы разморозиться.

– Сука! – мне ничего в голову больше не приходит, и только хочется клясть ее последними словами.

Я не знаю, куда смотреть, когда разговариваю с Алисой. Ее ведь нет напротив, и она даже не в соседней комнате. Но я всё равно хожу кругами по квартире и рыщу глазами, будто пытаюсь зацепиться за что-то, за какой-нибудь ее след. Однако зрение мое расфокусировано, потому что сосредотачивать фокус не на чем. Я словно разговариваю по громкой связи телефона. И несуразно мотаю головой, иногда интуитивно наклоняя ее, как бы стремясь посмотреть на себя – на живот хотя бы, зная, что она всё же внутри моего тела, которое она тоже считает своим.

– Ты превратила меня в подстилку, – воплю я. – Ты превратила меня в давалку.

– Я превратила?! – возмущается Алиса. – Я что, волшебница какая-то? Абракадабра, превратись, Олеся, в шлюху? Ты забыла, кажется, кое-что. Тебе напомнить, что и как? А? Напомнить?

Ничего мне напоминать не нужно.

То, о чем она говорит, и так всё время у меня перед глазами…

15

Третий урок отменили, и всему нашему классу пришлось ждать четвертого. Как правило, в таких случаях все переползали в лесочек за оградой школы. Туда никто из учителей никогда не заглядывал, поэтому можно было делать что угодно, курить, например, или даже пить пиво, как умудрялись некоторые.

Я, понятное дело, ничего такого не предпринимала, я ведь не курила и не пила, но тоже уходила за школьную территорию, чтобы ни с кем лишним не пересекаться, желательно – вообще ни с кем, и спокойно посидеть на каком-нибудь сваленном деревце, которых там было предостаточно, и, по обыкновению, тихо ненавидеть весь мир. Состояние подавленности зимней ночью в своей постели ничем не отличается от подавленности теплой осенью в тенистом лесу. Одинаково хреново.

Устроившись на толстом бревне, я вставила в уши наушники, и заунывное шелестение листьев затмил меланхоличный женский вокал.

Но моя грусть продлилась недолго, через парочку песен она переросла в нагнетающийся ужас – потому что из-за деревьев показались Кукольная Тварь и два ее облезлых хвоста – Рыбина и Павлова. Они, видимо, решили прогуляться – и именно мимо моего гнездышка, вместо того чтобы зарыться в какую-нибудь землянку и не мучить матушку Землю своими кривыми и вонючими ногами. У Кукольной Твари ноги, конечно, ровные и длинные, и, скорее всего, не вонючие, но всё равно они уродливые, потому растут из нее.

Первой меня заметила Рыбина и тут же просигнализировала об этом остальным.

У каждой из них в руке было по банке какого-то алкогольного коктейля. Они везде вели себя словно на вечеринке.

Приободрив шаг, они двинулись прямиком ко мне.