Снег

И случился он – Навалоцкий. Тот, о ком я грезила много лет, считая себя недостойной такого роскошного принца, сотни раз разочаровывалась в нем, видя его бесстыдные поступки, и сотни же раз прощала его сама для себя, ища и как будто находя в нем что-то хорошее. Нет, пожалуй, я не любила его, просто восхищалась и упивалась его красотой и брутальностью, создав из него свой идеал мужчины-любовника.

Мы болтали. Он говорил так откровенно, так искренне: о школе, родителях, друзьях, подругах, об упущенных годах – о тех годах, когда он, дурак, меня не замечал и тратил время на смазливых пустышек, с которыми даже поговорить не о чем, а со мной можно, потому что я не пластмассовая игрушка, а человек, я настоящая, живая, умная и… красивая. Он сказал, что я красивая. Почему-то именно комплимент о моей красоте вызвал у меня больше всего эмоций – от благодарности до страсти.

Он подливал мне алкоголь в бокал, а я не отказывалась, мне было весело, я опьянела, но понимала, к чему идет дело, и даже хотела этого. К первой близости меня толкала не влюбленность, а любопытство. Интересно, у кого-нибудь бывает иначе? И всё же я не вела себя с ним вызывающе, а просто ждала, что он сам приведет нас туда, куда нужно.

Он привел нас в туалет.

Он вроде как просто проводил меня туда, когда я сказала, что мне нужно ненадолго отлучиться, но направил не в женский на первом или втором этаже, где всё время собирались очереди, а в мужской – на третьем, где никого не было. Сказал, посторожит, чтобы никто не вошел.

Он поцеловал меня в губы.

Наконец-то тот самый первый поцелуй. К которому я так долго готовилась. С едой я, конечно, не тренировалась, а вот со своей рукой пробовала много раз. А этот, настоящий, оказался невообразимо приятным. Ощущения были похожи на те, как если бы я плотно сжала свои губы, а потом расслабила, но только внутри них дрожью перекатывались еще какие-то сладкие искры.

Он крепко прижал меня к себе. И принялся раздевать, но, безуспешно повозившись с молнией, не стал снимать с меня платье, а полез руками вниз, к бедрам, и стянул мои трусы.

Я не сопротивлялась. Полностью доверилась ему. И даже не усомнилась ни на секунду, что всё правильно, потому что он продолжал шептать: жалел, что так поздно мы открылись друг другу, радовался, что наконец это произошло, и ликовал, что теперь всё изменится – ведь по-настоящему родственные души всегда сходятся, несмотря ни на время, ни на расстояния, и уже никогда не расстаются.

Он спустил свои штаны и взял меня.

Всё было как-то сумбурно, неудобно, неприятно, больно. И закончилось еще до того, как зазвучал второй припев у начавшейся в момент снятия с меня трусов песни, доносившейся с первого этажа.

Он, замерев, пыхтел мне в ухо, держа за талию. Улыбался, глядя в глаза, пока наши лица были еще близко, но уже не увлеченно, а как-то стеснительно.

Затем он сказал, что выйдет первым, а мне указал подождать пару минут.

Когда, приведя себя в порядок, я вышла, то увидела, как Навалоцкий оживленно болтает с нашими одноклассниками в коридоре у окна, указывая головой на дверь туалета. А они, завидев меня, не скрывали своих неприятных ухмылок.

А он отвернулся. Просто отвернулся и ни разу не бросил взгляда.

В меня словно молния ударила.

И вот такая, пришибленная, оглушенная и обугленная, я поплелась по коридору. А за моей спиной кто-то в той толпе спрашивал, мохнатая я там или бритая.

Я вышла из школы, пешком дошла до дома и свернулась калачиком на кровати.

Мне казалось, я ревела всю ночь. Но на самом деле слезы не текли из моих глаз. Глаза просто блуждали в темноте, не смыкаясь ни на секунду. Все эти душераздирающие вопли, будто издаваемые мифическим монстром, закованным в пещере, раскатывались только в моей голове. А губы не выронили ни всхлипа.

То потрясение, которое я получила от коварства Навалоцкого, не сходило ни на долю. И этот шок не давал мне расслабиться, чтобы заплакать.

Разрыдалась я только к утру.

– Тебе напомнить, что и как? А? – трезвонит Алиса. – Напомнить?

Она говорит с издевкой, это очевидно. Ведь она знает всё, что было со мной, каждый звук, каждый цвет, каждый вздох.

– Нет, – уязвленно мотаю я головой.

– А-а, – злорадно цедит она, – значит, помнишь.

– Это было всего один раз! – вскрикиваю я, зачем-то оправдываясь перед ней.

– Ты не просто помнишь, тебе больно. Больно от того, как поступил этот мотоциклетный мудак, а еще больнее от всего, что причинила тебе та Кукольная Тварь. И причиняла с самого первого дня своего появления, да так, что ты каждый день просыпалась с дрожью, переживая, что увидишь ее сегодня в школе и она как-то тебя заденет.

– Да, мне больно! Что ты хочешь от меня? Чтобы я в этом призналась? Пожалуйста – мне очень больно. До сих пор. Поэтому я и хотела умереть. Чтобы боль прошла.

– Все уверены, что счастье – это свобода от боли, – говорит Алиса. – И достаточно быть не в плюсе, а на нуле, где хотя бы нет минуса. Твоя боль не пройдет, пока ты не соблюдешь ритуал.

– Какой ритуал?

– Возмездие.