Снег

– И знаешь, что мне представляется занимательным? Мой образ постоянно развивается. В современном мире я часто уже герой не отрицательный, а наделенный чертами милосердия. Это стирает из представления обо мне пугающий окрас. Широкое распространение использования темы обо мне и моих разнообразных ипостасей в искусстве привело к смешению смерти и развлечения. Творческие приемы вытесняют реальную смерть множеством ее обличий. Изменения художественных изображений меня, методов и форм искусства будет продолжаться бесконечно – потому что проблема смерти для человека нерешаема, а попытки ее решить неостановимы. Недосягаемость опытного познания мертвого состояния и безумный страх самого умирания порождают неиссякаемый интерес к смерти. Я занимаю столь важную роль в искусстве еще и потому, что в своей ужасающей катастрофичности являюсь вызовом любому созиданию. И тем самым нарушаю границы возможного, поисками которых и занято искусство. Изображение меня через символы – это попытки выйти из-под моего давления и как бы стать сторонним наблюдателем, чем уменьшить разрушительное воздействие осознания смерти.

– Я что, умерла и обрела бессмертие как поэт? – вдруг, сама от себя не ожидая, издаю я.

– Художники стремятся вывести человека за границы зоны комфортного, тревожа в нем его первобытные инстинкты. Внутреннее противостояние, вызванное разницей между желаемым – стремлением к бессмертию – и действительным – осознанием его невозможности, порождает непреодолимый страх и ощущение безысходности. Которое можно преодолеть, лишь выведя его изнутри наружу – превратив его в объект для созерцания и даже получения эстетического удовольствия. Конфликт между отрицанием смерти и осознанием ее неизбежности – одна из ключевых проблем, к которой обращается искусство. Правда, множество современных художников склонны к обыкновенному позерству и лишь стремятся к славе, больше к провокационности произведения, чем к его содержательной ценности и раскрытию какого-либо понимания такого явления, как смерть. Они превратили меня в попсу. И меня всегда радует, если я нахожу что-то действительно талантливое. Поэтому, видя твою невероятно прекрасную тягу ко мне, я надеюсь, что следующее твое произведение будет настоящим шедевром.

– Следующее?

22

Вокруг меня голые стены, углы: похоже на камеру, в которой я прозябала одни сутки ареста, только эта более ухоженная. Это не рай и не ад. Это больничная палата.

Слева, за тумбочкой, кровать, на которой полулежа сидит упитанная девушка в пижаме и смотрит в светящийся телефон. Не обращает на меня внимания. Справа входная дверь с окошком, из которого в темную палату из коридора льется тусклый свет. А дальше, в углу, еще одна кровать с еще одной девушкой, спящей зубами к стенке и поэтому тоже меня не замечающей.

На мне надет какой-то бежевый больничный халат.

Мое запястье забинтовано.

Боли в руке не чувствую. Зато есть ощущение ужасной слабости во всем теле.

Окно.

А за окном в ночной темноте сыплет снег.

Значит, она еще здесь.

– Алиса, ты тут? – произношу.

Шевелится соседняя койка.

Девушка, откладывая телефон, встает с кровати и, прихрамывая на перевязанной ноге, приближается ко мне.

– Нет, я не Алиса, – говорит она, заботливо нависая надо мной. – Да и ее не так зовут, – указывает подбородком на спящую пациентку.

– Знаю, – буркаю я.

– А кто такая Алиса? – она садится рядом со мной, на краешек кровати.

– Никто.

– Ты нормально себя чувствуешь? Дежурный врач просила позвать ее, если ты очнешься. Она, наверное, сейчас на другом этаже. Хочешь, я ее поищу?

– Ага, – отвечаю.

– Только я не быстро, – говорит девушка в пижаме, указывая на свою травмированную ногу. Затем неторопливо встает и идет к выходу.

У самой двери она вдруг останавливается и возвращается ко мне, усаживаясь на койке уже совершенно бесцеремонно.

– Если хочешь умереть, – говорит она, – запястье нужно резать не поперек, а вдоль.

– Заткнись! – кричу я.

Девушка испуганно отскакивает.

Мой взгляд злобен.

– Алиса нас слышит! Нельзя, чтобы она это знала!

– Да кто такая Алиса? – вновь тараторит соседка.

– Никто!

Она стоит с беспокойным видом и не двигается.

Я вдруг несколько испуганно оборачиваюсь на вторую пациентку. Но та даже не шелохнулась от моих истерических воплей и продолжает мирно дрыхнуть.

– Она постоянно на обезболивающих, – поясняет моя соседка, – спит почти всё время. Не переживай, она безвредная.

За посторонних я как раз не переживаю. Угрожающая мне дама находится не снаружи, она внутри.

– Врача позовешь? – бросаю я.

– Угу, щас, – кивает она и, трогательно ковыляя, покидает палату.

Я быстро оглядываюсь вокруг, ищу, есть ли рядом острые предметы или еще что-то опасное, чем может воспользоваться Алиса, если проявит себя. А она проявит. Я знаю это наверняка.

Просто пока скрывается. Хочет застать меня врасплох. Или ждет, пока я усну, чтобы повторить попытку.

Нет, мне нельзя спать. Я буду на страже своего внутреннего беса.

Она здесь. Я знаю, что она здесь. А значит, и она тоже знает, что я знаю.

Пора раскрыть карты.

– Ты здесь, – говорю я. – Не прячься.