Снег в августе

Он открыл дверь и увидел перед собою сыщиков Эбботта и Костелло – те рыскали по округе уже несколько недель. Вблизи Костелло оказался совсем уж толстым, его узенький рот и маленький нос тонули в складках розового мяса. Лицо Эбботта было серым, под глазами глубокие темные круги, перебитый нос боксера, незажженная сигара в пальцах. Оба были в пальто. И в одинаковых серых шляпах.

– Ты Майкл Делвин? – спросил Костелло.

– Да.

– Мать дома?

– Нет. На работе.

– А отец?

– Умер.

Оба настороженно взглянули за спину Майкла – в кухню.

– Так ты один дома?

– Да. – Майкл направился к плите, как будто чтобы выключить кастрюлю.

Они последовали за ним, и Эбботт закрыл за собой дверь кухни. От их вторжения помещение показалось куда меньше, чем на самом деле.

– Мы сыщики, – сказал толстый. Они продолжали стоять, обшаривая глазами кухню.

– Знаешь мистера Гринберга? Йосселя Гринберга? Парня, которого прозвали мистер Джи?

– Я раньше посещал его лавку сладостей. Но он съехал.

– Он переехал в больницу, малыш, – сказал серолицый. Он сунул сигару в рот, щелкнул зажигалкой и затянулся. Выпустил изо рта синий дым. – Его череп раскроили пополам. Может, живым уже оттуда не выберется.

– Мы знаем, что ты заходил в лавку в тот день, когда его избил там Фрэнки Маккарти, – сказал Костелло.

Майкл молчал. Он почувствовал, как нож протыкает ему щеку у челюстного сустава и рассекает ее, оставляя за собой пожизненное клеймо стукача. Он уставился в пол. Если он простоит так достаточно долго, может быть, когда он поднимет глаза, сыщики уже уйдут.

– Ну? – поинтересовался серолицый Эбботт.

– Я не понимаю, о чем вы, – сказал Майкл.

Костелло вздохнул. Он ткнул толстым пальцем в книжку по катехизису.

– Ты же католик, да? – спросил он.

– Да.

– Я тоже, – сказал он с печальным всхрипом. – И стихарь у тебя на плечиках висит вон там, так ты, поди, еще и алтарный служка?

– Точно.

– Я тоже был в свое время, – сказал он. – Много лет назад. Ad Deum qui laetificat[12] и все такое.

– Два алтарных служки, – сказал серолицый коп. – Вот же, однако.

Костелло нависал над Майклом. Он взял в руки книгу и снова положил ее на стол.

– И, как я вижу, изучаешь Балтиморский катехизис.

– Да.

– То есть тебе известно, что ложь – это грех?

– Да.

– А почему тогда ты лжешь, Майкл?

Мальчик ответил долгой паузой.

– Может быть, вам лучше прийти сюда, когда моя мать будет дома? – спросил он упавшим голосом, глядя в сторону.

– А ты думаешь, твоя мама прикажет тебе солгать? Она тоже католичка. К тому же совершено тяжкое преступление. Твоя мать должна понимать, что без свидетельских показаний мы не сможем посадить этого Фрэнки Маккарти. А ты свидетель, малыш. Наши источники это подтверждают… Так почему бы тебе не сказать правду?

– Может быть, дело в этом? – сказал Эбботт. Он держал в руке небольшой словарь, идиш-английский. Костелло взял у него книжку и держал ее в своих коротких пухлых пальцах.

– Словарь идиша? – сказал Костелло. – Вижу, сказал слепой. Теперь вижу. Теперь все понятнее. Значит, пока Фрэнки месил мистера Джи, ты кое-чем поживился в его лавке?

– Нет! – вскрикнул Майкл. Он потянулся к словарю, но Костелло книгу не отдал.

– В таком случае где ты это взял? – спросил толстый коп.

– Мне дал это рабби Хирш, – сказал Майкл.

– Что еще за рабби Хирш?

– Из синагоги на Келли-стрит, – сказал Майкл. – Я там шабес-гой.

Костелло повернулся к серолицему сыщику:

– Ты слышал, а? Алтарный служка, который говорит по-жидовски.

Эбботт хохотнул:

– Может, знает, как по-жидовски будет «пойдешь в кутузку».

И тут толстяк хлопнул рукой по крышке ледника.

– Если ты так любишь долбаных жидов, – крикнул он, – так помоги нам поймать мерзавца, который избил одного из них!

Майклу хотелось заплакать, но он сдержал слезы. И почувствовал, что его трясет.

– Мистер Джи лежит в окружной больнице Кингс, – сказал толстый. – С пробитой головой. Он может умереть. Ты знаешь, что это значит? Это значит, что на Фрэнки Маккарти ляжет убийство. А знаешь, что это значит для тебя? То, что ты будешь проходить как соучастник. Будешь молчать – признаешь свою вину. В сокрытии убийства! Ты был в лавке сладостей в тот день со своими дружками. Все с тобой ясно. А ты еще и отпираешься.

– Вот позор-то будет, – сказал Эбботт, затягиваясь сигарой. – Мама не перенесет.

Толстый показал пальцем на стену, где висело фото:

– Твой отец?

– Да.

– Погиб на войне?

– Да.

– Где?

– В Битве за выступ.

Костелло вздохнул:

– Худшее, что было в войну.

– Намного хуже, чем Перл-Харбор, – согласился серолицый.

– Ты думаешь, он погиб ни за что? – спросил Костелло, тыча пальцем Майклу в грудь.

– Нет! Он погиб за Родину!

– Ты думаешь, он погиб за то, чтобы говнюк вроде Фрэнки Маккарти смог избить еврея?

– Нет.

– Думаешь, он гордился бы тобой, узнав, что ты прикрываешь этого мерзавца?

За их спинами открылась дверь, в проеме стояла Кейт Делвин с удивленным лицом. Майкл подошел к ней, изо всех сил сдерживая слезы.

– Иисус, Мария и Иосиф, что здесь происходит? – сказала она. – Что за клоуны к нам пожаловали?