Снег в августе

– Возможно, – сказал Сонни. – Ему нужно кого-то обвинить. Он пойдет по тяжкому. Может, и хуже, если мистер Джи так и не выйдет из комы. А это уже будет убийство, прости господи. И он, наверное, смекнул, что мы единственные свидетели и мы можем сделать так, что его посадят надолго. – Он дрожал в темноте каменной арки. – Мы расскажем ему о дядьке Джимми, он не поверит. Надо быть полным идиотом, чтобы в такое поверить. – Он взглянул на Джимми, глубоко вдыхая воздух. – Но при этом, если его на чем-то поймают, пока он под залогом, они ему надерут задницу по полной. Так что, думаю, он не будет ничего предпринимать напрямую, понятно?

– Другими словами, – сказал Джимми, – нас в конце концов поймают «соколы», только Фрэнки с ними не будет?

– Именно, – сказал Сонни. – Копы придут к Фрэнки, он сделает им ручкой и заявит: а я сидел дома и слушал долбаное радио – и у меня, если что, и свидетели имеются.

– А нас тем временем основательно поколотят, – сказал Джимми.

– Это нам крупно повезет, – сказал Сонни, – если всего лишь поколотят.

На мосту над ними взревела целая дюжина авто, затем все стихло.

– Так что делать-то предлагаешь, Сонни? – спросил Майкл.

– Пока не знаю. Не знаю.

19

Три ночи кряду Майклу снились какие-то комнаты, одновременно знакомые и незнакомые, в комнатах стояли кровати с коричневыми одеялами и голубыми подушками, а на стульях были развешаны простыни. Над кроватями висели пустые рамы без картин. Кровати были то совсем коротенькими, то длиннющими, и было непонятно, как пройти из комнаты в комнату, а когда он наконец добрался до конца, квартира на этом не закончилась: дальше были другие комнаты, новые и незнакомые, и это наполнило его ужасом. Лаяли собаки, но ему их видно не было. Затем он вдруг оказался снаружи и увидел на крыше фабрики белых лошадей. В темном проходе к конфетной лавке Словацки он заметил человека с землистым лицом и зубастой улыбкой; человек приветственно приподнял свой котелок – и обнаружилось, что верхняя часть его головы сделана из сырого гамбургера. Потом Майкл очутился один в своей квартире, а на стене висело фото отца, и кто-то шаркал к нему в темноте, волоча тяжелые ноги, а мамы дома не было, и папы тоже, и он вбежал в ванную и хлопнул дверью, все вслушиваясь в шарканье, и включил горячую воду, а из крана пошел красный снег и стал подниматься вверх крошечными цветками.

Каждую ночь он просыпался в поту, дрожа и боясь снова возвращаться в сон. Маму он позвать не мог. Ну я же не малыш какой-нибудь, думал он. Это всего лишь сон. И все. А комната – настоящая. И окно. И кровать. Моя одежда, мои комиксы. А сны – это сны. И он снова отключался, и видения возвращались к нему, иногда в другом порядке: белые лошади, человек с гамбургером вместо прически, а затем и бесконечные пустые комнаты.

Он подумал, что ему могла бы помочь миссис Гриффин со второго этажа. У той был затасканный буклет под названием «Книга снов мадам Задоры», и Майкл надеялся, что там найдется объяснение его снам. Сама она использовала сонник, чтобы выбрать, на какую лошадь поставить, – выбрать Число. Кейт Делвин не играла – она говорила, что деньги достаются ей тяжелым трудом, и Майкл не знал, что означает это Число. Но миссис Гриффин каждое утро отправлялась в бар Кейсмента и сообщала букмекеру Брендану выбранные ею числа на этот день, и говорят, что в сорок пятом она выиграла две сотни долларов. Возможно, она и в снах разбирается.

Однажды он все-таки постучал в ее дверь. Миссис Гриффин, маленькая и жилистая, одетая в стеганый розовый халат, улыбнулась, увидев Майкла. Она пригласила его войти и поставила чайник на плиту. Все это время в ее пальцах дымился «Пэлл-Мэлл».

– Мне снятся всякие жуткие сны, миссис Гриффин, – объяснил Майкл. – Я тут подумал, может быть, ваша книжка поможет в них разобраться.

Она насторожилась:

– А твоя мама что об этом думает?

– Мы не обсуждаем с ней сны, – сказал он. – И… ну не знаю, в общем, я не обо всем могу с ней говорить. О снах уж точно.

Она затянулась сигаретой и загасила ее в блюдце.

– А что за сны-то?

Он ей рассказал. Пока она слушала, ее лицо наполнялось ужасом.

– Ой, малыш, – сказала она, едва дыша. И слушала дальше. – Ой, малыш. Ой, малыш. Ой, малыш, ой, малыш.

Потом они долго сидели молча. Она посмотрела на него.

– Ты в беде, Майкл, – сказала она. Голос ее был шершавым от сигарет.

– Возможно.

Она щелкнула по пачке, вытащила сигарету и прикурила от деревянной спички. Глаза ее блестели.

– Но это ведь не твоя беда, точно?

– Да.

– Ты беспокоишься о ком-то, кому разбили голову, да?

– Точно.

– Вот откуда эта голова-гамбургер. И ты пытаешься что-то понять, ну, вроде как вставить картинку в рамку.

Такого с ним не происходило, но он подумал о цвете кожи Джеки Робинсона и кивнул.

– Вроде того.

– Ты думаешь о чьем-то жилище, не своем, и мебель там вся в чехлах и все такое.

Майкл подумал: синагога? Прага? Кабинет рабби Лёва? Чердак, где хранится пыль от Голема?

– Иногда.

– И ты думаешь о том, чтобы уехать. Скажем, сесть на белую лошадь и ускакать к закату, как Джин Отри или вроде того.