Снег в августе

Потом он представил своего отца во фраке, словно увеличенную и затемненную копию Фреда Астера, – отец вальсировал с мамой на сверкающем полу Вебстер-холла. Это было задолго до войны, даже до рождения Майкла, и музыка заполняла все вокруг, и все расступились, чтобы посмотреть на пару, и папа с мамой все танцевали и танцевали без устали. А затем в дальнем конце огромного зала на круг вышел рабби Хирш с Лией, и он был того же возраста, что и отец Майкла, и лицо его было безмятежным; он поклонился своей жене, и они тоже закружились в вальсе.

В понедельник с самого утра, едва проснувшись, Майкл увидел во дворе двоих сыщиков в дождевиках и мягких шляпах. Они забрали банку с краской и поднялись в их квартиру, чтобы сфотографировать дверь и отпечатки обуви, а заодно снять показания с Кейт и Майкла. Это были не те сыщики, которые арестовали Фрэнки Маккарти. У Эбботта и Костелло, видимо, был выходной. Однако эти сыщики знали и о свастиках в синагоге, и о том, что произошло с мистером Джи.

– Ты бы, малыш, как следует вспомнил, что происходило в тот день, – сказал один из сыщиков Майклу. – Тебе ведь и самому когда-нибудь потребуется помощь.

Майкл ничего не ответил. Сыщики удалились, а на следующий день после занятий Майкл отправился в лавку мистера Галлахера, где на выданные мамой деньги купил растворителя и немного черной краски. Она согласовала эти расходы с мистером Кернесом – домовладельцем, которого Майкл никогда не видел. Пока мама была на работе, Майкл оттер красную краску с лестничных площадок. А потом закрасил свастику и надписи[37]. И он почувствовал, что в доме № 378 по Эллисон-авеню стало как-то грязно. И как-то ненадежно. Он понял, что здесь они больше никогда не почувствуют себя в безопасности.

23

Шли недели, ничего не происходило. О свастиках слышали все, но до арестов не дошло. Фрэнки Маккарти блуждал по округе, словно призрак, но он игнорировал Майкла, Сонни Монтемарано и Джимми Кабински. Но Майкл все равно никак не мог расслабиться. Погода была теплой и чуть ветреной, дети вернулись на улицы. Он играл в стикбол на людных кортах у Коллинз-стрит; его удар стал намного сильнее и точнее, однако, завидев на Эллисон-авеню кого-либо из «соколов», Майкл нередко промахивался. Да, этой весной он стал больше, но выросли и «соколы», и во всей округе они вели себя как хозяева.

Поскольку рабби Хирш все время твердил ему, что нужно учиться, учиться и еще раз учиться, Майкл подналег на домашние задания, и его школьные баллы перевалили за 90. Он все еще обменивался старыми книжками комиксов, покупал себе новые и читал это все в своей спальне. Он обнаружил в продаже журнал под названием «Хит-парейдер», откуда можно было черпать тексты песен, и переписывал их для рабби. Теперь рабби при нем мог внезапно запеть «Зип-а-де-ду-да» или «Прохладную воду», а еще лучше «Как дела в Глокка Морре?» – эту песню он пообещал спеть Майклу и его матери через год во время седера.

Майкл взял на себя больше обязанностей по уборке подъезда – радостно намывал площадки каждое субботнее утро, полировал кремом «Ноксон» латунные почтовые ящики в парадном, подбрасывал уголь в подвальный котел-бойлер. Это не позволяло ему успеть на первые стикбольные матчи, но игры шли весь день, пока светло. На него накатывало беспокойство, а иногда и напряженность, когда он чувствовал, что где-то рядом находится бомба с часовым механизмом по имени Фредди Маккарти. По ночам ему все еще снился бьющий из кранов красный снег, белые кони на крышах и люди с гамбургерами вместо волос.

Ему доставляло радость заполнять свое время и чем-то иным – самым важным из такого была, пожалуй, судьба Джеки Робинсона. Он каким-то странным образом чувствовал, что превращается в Робинсона сам. Оставаясь один, он пробовал смотреть на все глазами Робинсона, чувствовать себя одиноким и при этом в центре внимания, пытаться принести славу Бруклину и понимать, что даже в Бруклине есть люди, которые ненавидят его. Этот урок он вынес из просмотренного в «Грандвью» ролика новостей: даже если люди оказались бок о бок в таком месте, как Бруклин, и в такой команде, как «Доджерс», все равно найдутся вещи, способные их разделить, – в данном случае это цвет кожи. Горькая ярость рабби Хирша в пасхальное воскресенье стала доказательством того, что это же самое способна сделать и религия. Эти весенние дни были прекрасны, но Майкл временами чувствовал, что мир сошел с ума. И стал пугающим.