Снежинка

Подходя к аквариуму, я почувствовала, как мамины пальцы сжали мою ладонь. Вода в аквариуме была чернильно-синяя, а внутри высился пластиковый город, похоже построенный из лего. Раньше там жили рыбы — черно-белая рыба-ангел по имени Гиннесс и пара золотых рыбок, Джин и Тоник, — но со временем люди неизбежно начали подливать в аквариум по глотку их тезок. Слабый свет от галогеновых ламп в углах аквариума пронизывал воду электрическими прожилками и отбрасывал синеву за стекло, так что иногда казалось, будто выпиваешь в аквариуме.

Мы встали в очередь, медленно продвигающуюся к гробу. Бильярдный стол был накрыт белой скатертью. Из-под стола вылезла маленькая девочка с измазанным шоколадом лицом и натянула скатерть на себя, словно плащ, прежде чем неуклюже протопать в толпу дожидающихся своей очереди принести соболезнования.

Ширли стояла у бильярдного стола в изголовье открытого гроба, гладя сына по волосам. Когда ей пожимали руку, на ее лице появлялось страдальческое выражение, словно все ей мешали. Ее бывшего мужа возле гроба видно не было. Похоже, она запретила ему заходить дальше аквариума, и он, разжалованный в такие же рядовые скорбящие, как мы, обретался где-то в пабе.

Гроб Джеймса занимал почти весь бильярдный стол. Ниже груди тело было накрыто саваном. Джеймса обрядили в костюм, белую рубашку и черный галстук. Из-за несчастного случая один рукав был пуст. Одинокая ладонь покоилась на груди, в пальцы были вложены четки. Низ гроба застелили игровой футболкой, на ней красовались медаль графства и награда «Игрок года», которую он выиграл на рождественском ужине с танцами.

Оказавшись во главе очереди прощающихся, я поняла, как мало времени смогу с ним провести. Я провела пальцем по его указательному пальцу^, от кончика ногтя до костяшки. На ощупь кожа у него была холодная и липкая, как грибная шляпка. Хотелось поднять ему веки и увидеть мертвые луны, лежащие в глазницах. Я жалела, что не могу раздеть его и рассмотреть культю на месте руки. Его раздувшаяся, складчатая шея напомнила мне хлебных человечков, которых я лепила из остатков теста. Странно было думать, что Джеймс жил внутри этой оставшейся нам восковой фигуры, в присутствии которой никто не знает, как себя вести.

Я подошла, чтобы пожать Ширли руку, и она заключила меня в объятия.

— Ох, булочка... — Она зовет меня булочкой или цыпленком, потому что никогда не помнит, как меня зовут. — Все хорошо, цыпленочек, я тебя не виню. Я ни за что не стала бы тебя винить, — шепнула она мне на ухо.

— Мне очень жаль, Ширли. — Я отстранилась и обернулась, чтобы показать маме, что я по-прежнему на ее стороне, но она уже исчезла.

Из акустической системы, установленной в углу бара, раздался пронзительный треск. Отец Джон постукивал по микрофону ладонью. Он был явно не в состоянии читать розарий. Оттянув одним пальцем воротничок, он поднес кулак ко рту, чтобы заглушить отрыжку.

На толпу опустилось смущенное молчание — мы словно не могли решить, боимся ли по-прежнему дьявола или просто наделены вежливой ирландской терпимостью к людям, которые городят чушь. Отец Джон закрыл глаза, успокаивая волны в своей голове.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

— Аминь.

— Мы собрались здесь, чтобы утешить и поддержать семью Кэссиди в это тяжелое время...

Монотонный голос отца Джона заставил меня обвести взглядом толпу, и, само собой, перед моими глазами, подобно божьему посланнику в спортивном костюме Гэльской атлетической ассоциации, предстал он. Приятно было снова его увидеть. Приятно, что он видит меня.

Заметив, что младший брат Джеймса Марк выскользнул через черный ход, я решила последовать за ним. Сказала себе, что мне нужен свежий воздух.

Машины были не столько припаркованы, сколько брошены перед пабом. В сравнении с улицами Дублина наша деревня — всего лишь перекресток затерянных дорог. Марк, ссутулившись, сидел на гравии спиной к стене и обнимал свои колени. Я села рядом с ним.

Он перевел дыхание, словно вынырнув из-под воды.

— Господи, Дебби, я тебя не заметил. Как делишки?

— Неплохо. Слушай, мне жаль...

— Спасибо.

— Столько народу собралось.

— Лучше бы все они свалили на хрен, если честно, — сказал он. — В смысле, я не про тебя. Просто...

— Понимаю.

Какое-то время мы сидели, погрузившись каждый в свое молчание.

Наконец я пришла в себя. Марк потушил сигарету о гравий. Я стала подниматься, но он положил ладонь мне на локоть, и я снова села. Позволила себя поцеловать. Сосредоточилась на механических движениях его рта. Его язык скользил у меня внутри, подбородок напрягся. Наши губы шлепали друг о друга, и он негромко причмокивал, словно теленок. Я протолкнулась ему в рот, пытаясь высосать из него пустоту, но он отстранялся.

— Прости, — сказала я.

Было видно, что его тошнит и от себя, и от меня. Я поднялась, пытаясь отряхнуть с джинсов чувство вины.

На обратном пути в паб, перед туалетными кабинками, я столкнулась с его девушкой.

— Прости, — повторила я.