Соавторы

– Я могу узнать имя сына моего отца? – намеренно громко спросила я.

Все переглянулись, как если бы я спросила что-то неприличное.

– Константин, – ответила тётя Тамара.

Я подошла к мальчику.

– Здравствуй, Константин Евгеньевич. Я Мария Евгеньевна, твоя сводная сестра.

Мальчик не ответил, лишь покосился на стоящую рядом большую полную женщину. Только тут я сообразила, что, должно быть, это его мать, а значит, вторая жена отца.

Женщина положила лапищу на плечо мальчика, словно пытаясь защитить своего птенца. Защитить от кого? От меня?

Тут кто-то из родственников выкинул рывком вперёд руку, и все вздрогнули на этот «зиг хайль» и повернули головы туда, куда показывали пальцы. Я тоже повернулась и увидела высоко, почти под бетонным потолком зала большой экран, на котором загорались фамилии и номера залов прощания. Это напоминало табло в аэропорту и так было к месту метафорично, что я невольно поаплодировала в душе фантазии администрации крематория. Правильно, номера рейсов ТУДА. И не надо миндальничать, что, мол, цинично. Всё верно, в точку.

На «табло» светилось «Келдыш Е. С. Зал № 4».

Моя фамилия. Так странно…

Родственники засуетились, подхватили букеты и направились в конец коридора к двери с табличкой «Зал № 4». Я засеменила следом. Распорядительница в подобающем церемонии чёрном костюме пригласила войти и встать по обе стороны от гроба, уютно выстеленного невероятной белизны шёлковой простыней. Все вошли. Я была последней, пропускала всех, боялась увидеть мёртвого человека… Отца…

…Он оказался красивым. Я стояла и любовалась тонкими чертами лица и не могла поверить, что во мне половина его крови. Он был совсем не похож на покойника – к слову, мне в жизни ещё не привелось бывать на похоронах. Когда умер дед, мне было шесть и на кладбище меня не взяли. Я помню лишь урывками: обильное застолье, мать в нелепом кукольном чёрном сарафане, пьяненький дядя Паша, бабушка Оля в слезах и вереница незнакомых краснолицых людей. Я не боялась покойников, и, наверное, была единственным ребёнком в детском саду, а потом в школе, кого не пугали страшилки про гробы и мертвецов. Моя давнишняя подружка Ленка не верила мне и всё приставала с фантазийными вопросами: «А вдруг покойник придёт с кладбища и постучится ночью в твою дверь?» «Ну и что? – отвечала я. – Пусть входит, я его расспрошу про загробный мир». «А вдруг он за тобой пришёл?» – охала Ленка. «Здорово! Это же приключение!» – искренне убеждала её я. «А если он тебя с собой заберёт? На кладбище!» – не унималась подружка. «Подумаешь! – скептически фыркала я. – Ну прогуляемся на могилку, потом я от него назад домой сбегу». Я вспоминала детство, деда, плачущую бабушку Олю и не могла распознать, что сейчас творится в моём собственном сердце. Вот лежит чужой человек, незнакомый мужчина, и это мой родной отец. И кажется, он сейчас повернёт голову на шёлковой подушке, сотрёт сильной ладонью грим румянца со щеки и скажет: «Не грусти, Машка. Всё хорошо. Мы с тобой ещё наговоримся!»

Все стояли по обе стороны от гроба, казённая женщина произносила какие-то синтетические слова. Я краешком глаза наблюдала за родственниками. Лица сухие, даже скучные. Слёз нет. И задребезжал в голове простой вопрос: а моего отца любили?

Почему-то мне очень захотелось, чтобы любили. Меня не было в его жизни, а его в моей, но то тепло, которое я испытывала в этом холодном зале, распылялось во мне, отогревало душу, стирало обиду на него. Я, наверное, любила бы его больше всех на свете. Такого вот, седого, красивого. Я бы готовила ему по утрам сырники, а если бы он курил трубку, то я набивала бы её. Он бы читал мне новости из газет, возмущался, критиковал всех на свете политиков, ворчал, конечно же, а я бы кивала, пришивала ему отлетевшую пуговицу и чистила бы щёткой его драповое пальто…

Я заметила, что жена наблюдает за мной, и её студенистый взгляд выковыривает мои мысли – прямо изо лба.

– Его не отпевали? – спросила я шёпотом тётю Тамару, стоящую рядом.

– Запретил. Не верил, – ответила она и приложила палец к губам: – Тссссс.

Распорядительница пригласила всех подойти к покойному и попрощаться.

Родственники торопливо цапнули край гроба. Я сделала шаг, и тут в моём рюкзачке предательски зазвонил телефон. Я почувствовала на себе презрительные взгляды всех присутствующих, включая крематорскую даму. Рывком сорвав с плеча рюкзачок, я запустила в его нутро руку и принялась суетно шарить в нём. Где же, ну где же он! Как нарочно, телефон прятался от меня, продолжая надрывно голосить. Наконец я выудила его, мельком успела глянуть на экран – звонил Лёшка – и отключила звонок.

– Какое безобразие, – процедил кто-то из присутствующих.

Прощание продолжалось. Я заметила, что никто не касался губами ни руки, ни лба отца— я видела это в фильмах и подумала, что именно так прощаются. Но все лишь касались кончиками пальцев бортика гроба. Может быть, так в Москве принято? Брат Константин и его мать просто обошли гроб и вернулись на то место, где стояли.