Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний

Ян Паточка умер в 1977 г., испытав, таким образом, эти взлеты и падения на собственном опыте. В 1930-х началась его успешная преподавательская деятельность в пражском Карловом университете. Кроме того, он организовал Cercle Philosophique[202], в котором обсуждались сугубо практические философские темы — скажем, кризис демократии. Однако затем у него «возникло ощущение, что веретено Ананке начинает вращаться в противоположную сторону». Так в 1936 г. Паточка писал о нацистах, подбиравшихся к Чехословакии! Когда Ананке — (историческая) необходимость, «неизбежное» — явила себя зримо и однозначно, для Паточки это стало призывом не к действию, а к отступлению. Во время войны он работал школьным учителем, после 1945 г. с воодушевлением вернулся к преподаванию в университете, стал профессором, но в 1950-м был уволен за немарксистские взгляды. Ему было запрещено также преподавать в школе и печататься. Вновь начались годы «внутренней эмиграции», «музыки во льду», как пишет Хагедорн, прибегая вслед за Полем Рикёром к впечатляющему образу Пастернака.

На деле это означало, что Паточка кое-как перебивался работой архивариуса и библиотекаря, изредка выступал с докладами, причем «не касаясь щекотливых тем», держался «в стороне от общественной дискуссии» и жил «крайне уединенно». Впрочем, самого философа такой образ жизни совершенно устраивал. В одной из поздних «частных лекций», посвященных «людям умственного труда и интеллектуалам» (1975), Паточка, опираясь на Платона, говорит о «трех возможных типах поведения» мыслящих людей по отношению к обществу в целом. Первый тип, избранный Сократом, состоит в том, чтобы «открывать другим подлинные связи между вещами» и при определенных обстоятельствах «вступать в конфликт и быть готовым к смерти». Это не то поведение, какое предпочитал сам Паточка, хотя в конечном счете его судьбу следует описать именно так. Непригоден для его характеристики и третий указанный им тип: «примкнуть к софистам» (так Паточка обозначает вечных буквоедов из числа интеллектуалов).

Вторая возможность — та, которую выбирает Платон. Это внутренняя эмиграция, уход из общественной жизни, уход от контактов и конфликтов с миром и прежде всего со своим сообществом, в надежде, что благодаря философскому поиску мы отыщем нечто такое, что позволит людям умственного труда — и сообществу этих людей — жить, а не умирать.

Философ не делает однозначного вывода, но его симпатия к этому типу поведения несомненна. Паточке помогало то, что его философские работы, пусть и не схожие с господствующим марксистским учением, не были направлены против него прямо. Попперу, Арону, Берлину не нужно было прятать свои мысли и писать в книгах то, что считается допустимым. Паточка, напротив, строил свой труд «Аристотель, его предшественники и наследники»[203] так, чтобы в нем видели не аллегорию, не закамуфлированную атаку на господствующее учение, а нейтральную историю идей. Еще осторожнее он вел себя, участвуя в подготовке издания сочинений Яна Коменского.

Когда Паточка решался выходить на более тонкий лед, к нему тоже никто не мог придраться, поскольку его тексты были слишком эзотеричными. Фактически он развивал в них теорию внутренней эмиграции, связывая ее с понятием «человек из подполья». Паточка конструирует этот странный, непростой для понимания, но очень близкий ему самому тип с помощью идей Канта, Ницше и, главное, Ивана Карамазова из романа Достоевского. «Подпольный человек» прорвался сквозь «поверхность вещей», утратил «наивность» и потому отличается от «обычного человека». «Подпольный человек завоевал для себя свободу, но это чисто негативная свобода, он свел содержание своего существования к нулю». (Может быть, такое употребление слова «негативный» в связи с понятием свободы более удачно, чем концепция Исайи Берлина?) Реальный мир теряет для подпольного человека всякое значение. «Так в нас нарастает… глубокая скука, глубокая безучастность, полное бесчувствие по отношению ко всему и всем».

Паточка почти безнадежно запутывается в терзаниях «подпольного человека» и вынужден искать выход. Он находит его в своей философии смысла. «Человек стоит перед колоссальной задачей: …понять себя как существо, которое живет исходя из смысла и ради смысла». В этих словах нет ни приспособленчества, ни оппозиционности. Иногда в текстах Паточки ощущается хайдеггеровская антипатия к миру «das Man». Он осуждает национального героя Чехии экс-президента Т. Г. Масарика, утверждая, что «его философствование не покидает сферы объективного» и по этой причине Масарик не находит «адекватного подхода к области экзистенциального»[204].