Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний

Наряду с внутренней эмиграцией существует еще один способ пассивного выживания в условиях диктатуры. Для него трудно найти название. Этот способ отличается именно тем, что не дает себя обозначить. В нем тоже слишком мало неравнодушия, побуждающего к действию или хотя бы к моральному суждению. Кроме того, поведение представителей этой позиции нельзя назвать «наблюдением» в подлинном смысле слова. Наблюдение подразумевает скрупулезное разглядывание, а значит, неослабевающую связь с тем, что обычно называют реальностью или действительностью. Те, о ком мы будем говорить в этой главе, не занимаются наблюдением. Описывая реальность, они скорее отчуждают ее; они испаряют ее действительное содержание, погружая в дробящуюся светотень, порой дающую эффект эстетизации, порой — лишь отдаления, инаковости.

Мои слова звучат таинственно, как если бы они сами принадлежали к тому своеобразному миру, о котором мы говорим. Поэтому лучше показать на примерах, что я имею в виду. В 1944 г. Эрнст Юнгер познакомил достаточно широкий круг читателей с небольшой повестью, носившей название «На мраморных утесах»[206]. Тонкий томик, «так и не получивший жанрового определения», вскоре стал культовой книгой. Известный публицист и писатель Дольф Штернбергер назвал повесть Юнгера «самым смелым произведением художественной литературы, которое появилось в Германии во времена Третьего рейха». «Чтение нас необычайно возбуждало и волновало», — писал он. Штернбергеру и многим другим эта книга казалась «укрепляющим снадобьем»; «она была средством взаимопонимания для тех, кто старался не поддаваться угрозе или соблазну тирании»[207].

На первый взгляд удивительно, что примером невосприимчивости и даже сопротивления соблазну несвободы Штернбергер предлагал считать Эрнста Юнгера. Юнгер, армейский офицер во время Первой мировой войны, был в 22-летнем возрасте награжден орденом «Pour le mérite»[208]; позже он написал несколько книг о войне, в том числе роман «В стальных грозах». Его сочинения периода экономического кризиса — «Рабочий»[209] и «Тотальная мобилизация» — внесли вклад, как минимум, в Lingua Tertii Imperii[210], если не в саму программу нацистов. Во время Второй мировой войны Юнгер вновь возвращается в боевой строй; на фотографиях мы видим щеголеватого майора-оккупанта во Франции. Неужели он и вправду (еще раз процитируем Штернбергера) «выносил приговор нашим жалким властителям»?

По мнению Штернбергера, Юнгер «зашифровал» содержание повести, как и всех других своих сочинений. «На мраморных утесах» — произведение, требующее сквозной расшифровки, начиная с названия и кончая мелодраматическим финалом. Действие — постольку, поскольку о нем можно говорить, — развивается на территории между мраморными карьерами Каррары и (лигурийским) побережьем; впрочем, этот край называется также «Бургундией», а враждебная страна, угрожающая его жителям, — «Новой Бургундией». Книга начинается изображением идеального мира. «Всем вам знакома щемящая грусть, которая охватывает нас при воспоминании о временах счастья»[211]. Рассказчик и его друг, «брат Ото», уединенно живут в «Рутовом скиту». Они развлекают себя сбором редких трав (сам Юнгер коллекционировал жуков), читают и беседуют, пьют вино, вспоминают прошлую войну, в которой «свободные народы Альта Планы» потерпели поражение. Иногда вспоминают о Старшем лесничем, по отношению к которому все время нужно быть начеку.

Затем начинаются перемены. От связи рассказчика с дочерью домохозяйки рождается сын Эрио. Мальчик растет в полном единстве с природой, водя особенно тесную дружбу с ланцетными гадюками; позже, когда к власти в этом краю приходит Старший лесничий со своими подручными, гадюки спасают героям жизнь. Сопровождая описание всевозможными сентенциями («когда человек теряет опору, им начинает управлять страх, и в его вихрях он двигается вслепую»), рассказчик вместе с братом Ото исследует мир, где правит Старший лесничий. Тот смог утвердить свою власть, поскольку «отмерял страх малыми дозами, которые постепенно увеличивал и целью которых был паралич сопротивления». Когда герои набредают на Кёппельсблеек, «место расправы», открывшееся им «в полном своем бесстыдстве», доза оказывается более чем ощутимой. Но даже открытие места пыток и казней почти не меняет тональности повествования. Правда, рассказчик признается, что «увидел там вещи, гнусность которых заставила [его] побледнеть», но это не мешает сообщить, что он, «прежде чем отойти ко сну, еще раз навестил золотистую лилию. Тонкие тычинки уже облетели, золотисто-зеленое дно чашечки покрылось пятнышками пурпурной пыльцы».