Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний

Даты, отмечающие этапы жизни Адорно, скрывают больше, чем говорят. Он ассоциировался и ассоциируется с трудноопределимым понятием «критической теории Франкфуртской школы». Одну из граней его личности высвечивает упомянутое нами captatio benevolentiae, заискивание перед культурной бюрократией после событий 1933 г. Более поздние сочинения Адорно не чужды привкуса марксизма, хотя от экономики он был еще более далек, чем от общественно-политической реальности. Его чистое созерцание — взгляд из стеклянной клетки эстетической отстраненности — отчасти родственно Юнгеру, хотя последний при этом кокетливо посматривал в сторону правых, Адорно же, напротив, — в сторону левых.

Кинохроника: завоевание Марианских островов, в том числе Гуама. Впечатляют не военные действия, но безмерно наращиваемая стремительность предпринятых дорожно-строительных и взрывных работ, а также «выкуривания» насекомых, дезинсекции планетарного масштаба.

Эрнст Юнгер? Нет, Теодор Адорно в Minima Moralia, «Размышлениях об ущербной жизни», написанных в 1944–1945 гг. Приведенный фрагмент, впрочем, выделяется хотя бы тем, что в нем речь идет о конкретном событии — завоевании Гуама. В остальном Minima Moralia, созданные в годы драматических событий, почти никак эти события не отражают. Уже в начале книги Адорно делает странное признание, сообщая, что он писал ее по преимуществу в годы войны, «в условиях созерцания». Между частями фразы недостает лишь союза «то есть». Практическими вопросами занимались другие, в частности Хоркхаймер, тогда как он, Адорно, «располагал временем для поиска формулировок».

Когда Адорно все-таки говорит о кошмарной реальности, она сквозь его изощренные формулировки едва проглядывает. «Уточняемые изо дня в день сроки спасения отечества несли на себе с самого начала зримую печать катастрофы, каковая и была отрепетирована в концентрационных лагерях, в то время как дурные предчувствия заглушались торжествами на улицах». От ужасов концлагерей здесь остается не слишком много. Порой жертвы становятся даже предметом насмешки. Адорно пишет о помрачении, «заставлявшем вероятных жертв гитлеровского режима с какой-то спазматической алчностью покупать газеты, где объявлялось о мерах, предвещавших гибель им самим». Но что другое, спрашивается, должны были делать «вероятные жертвы»? Ждать своей участи в неведении?

Моральное в Minima Moralia оставляет в тексте еле заметные следы, давая о себе знать лишь минимально. Отличительная черта этого сочинения — как и всего творчества Адорно — безграничная негативность. Как пишет Хартмут Шайбле[221], «[с точки зрения Адорно] для обособленного интеллектуала условием приближения к истине становится непреодолимое одиночество». Может быть, так и есть, но Адорно уничтожает смысл своего тезиса, когда напоминает обособленным интеллектуалам, что они обречены «капитулировать, стоит лишь им угодить в тиски организации и террора». В «Негативной диалектике»[222] этот способ аргументации возведен в принцип.

Чистое созерцание, таким образом, принципиально отличается от неравнодушного наблюдения. В Адорно, конечно, есть эразмийские черты; по некоторым параметрам он вполне вписывается в категорию эразмийцев. Наиболее серьезным соблазнам эпохи он не уступил. Обладал он и мужеством в отстаивании собственной позиции, хотя ему (как, впрочем, другим эразмийцам) недоставало гражданской смелости. Определенный тип разума был его страстью: он охотно рассуждал о мировых конфликтах, несмотря на то что предпочел бы по-гегелевски эти конфликты «снять». Но вот этот его взгляд с расстояния, из стеклянной клетки, все же оставляет впечатление, что публичный интеллектуал Адорно — человек, в сущности, не от мира сего, даже когда мир переживает Армаггедон.

Адорно часто критикуют за манерность, искусственность, за непреднамеренный комизм его слога, грешащего излишней метафоричностью. Грешил он также (еще раз процитируем Штернбергера) «поверхностным черным юмором и не менее поверхностным, пусть и стилистически изощренным, псевдореволюционным фразерством». В этом отношении Адорно был, как и Юнгер, типичным немецким интеллектуалом. Нужно добавить, что оба принадлежали к разряду авторов, нашедших подходящий объект описания в фашизме, поскольку сами фашисты — особенно Альберт Шпеер — были склонны облекать свои зверские идеи в эстетические фантазии. Похоже, и некоторые французские интеллектуалы вели себя аналогичным образом по отношению к коммунизму. Мы еще будем говорить в этой связи о Жан-Поле Сартре.