Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний

Так или иначе, Кёппельсблеек — предвестие беды. Повесть достигает кульминации в сцене бесконечно жестокого ночного сражения. Старший лесничий бросает в бой не только лесников, но и охотничьих псов. Им не в силах противостоять гибкие борзые, защищающие рассказчика и его друзей. В темном лесу разметаны лоскуты человеческой кожи и оторванные члены тела. Но, утверждает рассказчик, «среди нас встречаются еще благородные люди, в чьих сердцах живо и подтверждается знание великого порядка». Он приносит клятву перед отрубленной головой мужественного «князя», которую сохраняет в амфоре. «Лучше одиноко пасть со свободными, чем подниматься к триумфу с холопами». Рассказчик остается в живых. Его сын Эрио натравливает ланцетных гадюк на вражеских псов. Успев сжечь коллекцию трав, рассказчик вместе с братом Ото бежит из Рутового скита к морской гавани. Там они встречают старого знакомого Биденхорна, коменданта прибрежной крепости, которому рассказчик спас жизнь в Альта Плане. Пришла очередь Биденхорна платить услугой за услугу. На его корабле рассказчик спасается от резни и плывет обратно в Альта Плану. Конец повести: «Мы вошли через широко открытые ворота, словно в мир отчего дома».

Трудно объяснить, почему Дольф Штернбергер[212] — и с ним другие «писаки, виршеплеты и любомудры», как Юнгер называет интеллектуалов, — увидел в этой мрачной антиидиллии призыв к сопротивлению. Не лучше ли назвать повесть Юнгера грандиозной картиной Армагеддона, от которого удалось спастись только рассказчику? Юнгер родился в 1895 г. и по возрасту не может претендовать на место среди эразмийцев; Штернбергер же, родившийся в 1907 г., принадлежит к нашей когорте. Он тоже, как пишет Иоахим Фест, любил «использовать шифрованные сообщения, прибегал к символам, двусмысленным выражениям или притчам, как бы отправляя читателям политические послания бутылочной почтой». Штернбергер, однако, всегда оставался моралистом, в отличие от Юнгера или того же Феста, который называл своего предшественника на посту заведующего отделом фельетонов Frankfurter Allgemeine Zeitung[213] виртуозом этого «свифтовского искусства». В частности, Штернбергер не понимал, почему Фест посвятил несколько лет жизни написанию биографии Гитлера. «Скажите ради всего святого, как вы могли это вынести?» — спрашивал он Феста. Тот ссылался на «метод строгого следования теме», иначе говоря, на умение, вопреки «неодолимому отвращению», воздерживаться от оценок и целиком сосредоточиваться на изображении событий. При этом Фест считал полезным держаться на основательной — во всяком случае, эстетически преувеличенной — дистанции от предмета описания, словно взирая на него из стеклянной клетки.

Неудивительно, что Штернбергер и Фест разошлись в оценке еще одного франкфуртца, который особенно хорошо воплощает обсуждаемый тип поведения. Я говорю о Теодоре Визенгрунде-Адорно[214]. Штернбергер описывал этого модного тогда философа (согласно Фесту) как «человека с печальными глазами, всегда выражавшими несколько аффектированное отчаяние в судьбах мира». Адорно родился в 1903 г. в семье ассимилированного еврейского виноторговца и итальянской певицы. Он не без труда нашел для себя жизненное поприще на стыке музыки, литературы, философии и социологии. Композитора из Адорно не получилось, и он стал музыкальным критиком (мы подловили его в этой роли на небольшом промахе, допущенном в 1934 г.[215]), автором «Философии новой музыки»[216]. После периода блужданий он вышел наконец на прямой путь профессионального философа. Путь этот, как и у других, пролегал через Гуссерля. «Феноменология действует усматривающе-выясняюще, устанавливая смысл и распознавая смысл», — писал Гуссерль. Она совершает все «в чистом усмотрении»[217]. Это не самое плохое описание подхода Адорно к миру; точнее сказать, отсутствия у него такого подхода, замененного чистым созерцанием.

С приходом к власти нацистов Адорно, приват-доцент Франкфуртского университета, был лишен права преподавать, но и после этого, в сущности, не хотел покидать Германию. Во время первой эмиграции в Англию, где он чувствовал себя очень скверно, Адорно, используя отпускное время и всячески его растягивая, возвращался на родину; он даже писал: «В Германии я мог бы преспокойно поддерживать свое материальное положение и не сталкиваться с какими-либо политическими затруднениями». В конце концов заботливый Макс Хоркхаймер[218] уговорил друга перебраться в США, но и там Адорно чувствовал себя чужаком. Впрочем, он написал в США (в соавторстве с Хоркхаймером) свою важнейшую работу «Диалектика Просвещения», выдержанную в духе левоориентированного культурпессимизма[219]. Он участвовал также в социолого-психологическом исследовании, посвященном авторитарной личности[220]. Только по возвращении Адорно во Франкфурт в 1949 г. началась его, можно сказать, нормальная карьера профессора философии и социологии и директора Института социальных исследований.