Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний

Надо подчеркнуть, что нас интересует не эта «поза изгнанника». Не столь важно, возводил ли тот или иной эразмиец, оказавшись в эмиграции, свой способ существования в культ. Важно другое: в утверждении, что эмиграция — характерная участь эразмийцев, нет ничего метафорического. Эту участь можно скорее считать неизбежным следствием эразмийских добродетелей. Мы ведь говорим о тоталитарных временах. Требует уточнения и слово «неизбежное». Петер де Мендельсон справедливо различает тех, «кто внесен в проскрипционный список тиранов и не имеет возможности удалить из него свое имя», и тех, кому нужно выбрать одно решение из нескольких. Выбор первых «определен: только бегство»[237].

Последние располагают альтернативами. Мендельсон (род. в 1908 г.), автор романов, биографий и эссе, сам был вынужден выбирать между разными возможностями. Он их перечисляет, начиная с «неисправимого мечтателя», который не соприкасается со своим временем, и «такого интеллектуала, который решает вообще ни во что не ввязываться». «Во времена тирании он запирает лавку мысли на замок». Нам уже встречался этот тип. В перечне Мендельсона есть также «оппортунисты», как «преднамеренные и сознательные», так и «бессознательные», свыкающиеся с ролью попутчиков. Есть такие, кто этой ролью не ограничивается и активно сотрудничает с режимом, — «просвещенные приверженцы духа погибели». Существуют, однако, и просвещенные враги злого духа, вступающие на путь сопротивления. Наконец, остаются те, кто «не отваживается вести рискованную игру». Они выбирают эмиграцию по моральным причинам. Эти причины делают для них эмиграцию неизбежной в более глубоком смысле.

Мендельсон говорит о себе. (Он уехал из Германии в Вену, оттуда — в Лондон, а после войны, уже в качестве служащего британских оккупационных войск, вернулся на родину, где внес большой вклад в возрождение свободной немецкой прессы.) Эмиграцию он воспринимал как беду во всех значениях этого слова. «Внутренние и внешние испытания стоили друг друга и наилучшим образом друг друга подкрепляли». Опыт неизбежной эмиграции, однако, различался так же сильно, как люди, на чью долю он выпадал.

Карл Поппер покинул Вену в 1937 г., когда это еще было возможно. Сначала он присматривался к Англии, думая отправиться в Кембридж. Но сомневался, действительно ли англичане понимают, что творится у них под боком. Приглашение в Новую Зеландию сулило не только безопасную жизнь в обстановке, похожей на английскую, но и прекрасные условия работы — то, от чего он особенно зависел. В Новой Зеландии, «управляемой лучше всех стран в мире», он нашел «удивительно спокойную и приятную атмосферу для труда» и потому «быстро приступил к продолжению работы, которая была на несколько месяцев прервана»[238]. Так продолжалось 10 лет; затем Поппер все-таки переселился в Англию. И хотя преподавал в Лондонской школе экономики, жил в сельской местности, в тихом графстве Бакингемшир. По его собственному признанию, с тех пор он был «самым счастливым философом из всех, которых встречал»[239]. Никто из гостей, навещавших Поппера в Пенне и позже в Кенли, не слышал, чтобы он жаловался на эмиграцию и жизнь вдали от родины, — он всегда говорил, причем весьма словоохотливо, только о своей работе. И не задумывался о возвращении в Вену.

То же, пусть с оговорками, можно сказать об Исайе Берлине. Его биограф Игнатьев не убежден, что Берлин был совсем равнодушен в этом отношении. «Как обстояло дело с Ригой или Петроградом, которые остались в прошлом? Испытывал ли он тоску, ностальгию? Разговоров о тоске Берлин избегал: „Этого не было. Новая жизнь. Я начал с чистого листа“». Если 12-летний мальчик и впрямь мог чувствовать себя несколько чужим, то Берлин-студент уже полностью освоился в Оксфорде и Англии. Иэн Бурума в книге «Англомания» даже описывает его как «последнего англичанина». «Из русского, еврейского и английского материала он соорудил для себя собственную эксцентричную версию идеального англичанина». С точки зрения истинного «брита», берлиновская версия изрядно идеализировала остров. Бурума удачно замечает: «Во мне живет кто-то, кому хотелось бы навеки поселиться в Англии Берлина». Мы, однако, говорим здесь об эмиграции. Начиная с определенного, достаточно раннего момента это слово никак не описывает жизнь эразмийца Берлина. Англия стала для него домом.