Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний

Ты спрашиваешь: «Что тебе так нравится в нашей Англии?» Если я вообще заслуживаю доверия в твоих глазах, дорогой друг, то прошу тебя прежде всего поверить, что до сих пор мне еще нигде не было так хорошо. Я нашел здесь [в Англии] необычайно приятный и благотворный для меня климат; нашел, сверх того, ученость и образованность — не безвкусного и тривиального свойства, но утонченную, всестороннюю, классическую латинскую и греческую, — настолько широкую, что я больше не тоскую по Италии, хотя и надо бы туда съездить.

Не всем английский климат внушал и внушает такой восторг. Тем не менее Эразм, как мы знаем, еще не раз приезжал в удивительную страну, где в общей сложности прожил более 10 лет. Но не нужно думать, что очарования Англии не ощущали лорд Маунтджой и другие английские вельможи! Почти веком позже, в 1597 г., Шекспир в «Ричарде II» вложил в уста Джона Ганта меланхоличный монолог, воспевающий «милый, милый край»:

…этот остров царственно-могучий,
Страна величья, трон любимый Марса,
Второй Эдем, почти воскресший рай,
Самой природой созданная крепость
Противу войн и всяческой заразы,
Счастливейшее племя, в малом — мир,
Роскошный перл в сверкающей оправе
Серебряного моря, для него
Служащей и стеной, и рвом надежным.
На зависть всех не столь счастливых стран, —
Благословенный край, страна родная,
Отчизна наша, Англия…[252]

This blessed plot, this earth, this realm, this England… В монологе Ганта перечислены многие знакомые элементы английского — в меньшей степени британского — страноведения. Всего важнее то, что этот «роскошный перл», счастливое и благословенное место, защищен «рвом» Ла-Манша от вредных влияний извне. Мало сказать, что Эразм ощущал в Англии необыкновенно притягательную силу, даже бóльшую, чем в страстной и в то же время тревожащей Италии, — саму Англию можно в некотором смысле назвать эразмийской страной. Англии свойственны многие черты эразмийцев, включая то, что она защищена «серебряным морем» от «войн и всяческой заразы», а заодно и от соблазнов, характерных для «не столь счастливых стран».

Совсем не удивительно, что дорога многих эразмийцев XX века вела в Англию! Конечно, не всем там нравилось. Теодор В. Адорно[253], наслаждаясь внешними условиями работы в Оксфорде, его первом пристанище на пути в эмиграцию, в то же время сетовал: «Трудности велики, поскольку разъяснить особенности моей философии англичанам невозможно, и я, чтобы меня понимали, вынужден в какой-то мере спускаться на детский уровень». Непонятно только, кто был в этом виноват: «англичане» или все-таки «особенности философии» Адорно?

Что касается других эмигрантов, особенно специалистов по общественным наукам, то они видели в Англии «скорее станцию пересадки, а не страну, где можно осесть». Автор этой формулировки, известный историк Феликс Гильберт, родившийся в 1905 г. в Берлине[254], не обнаружил в Англии, как и Адорно, большого интереса к предмету своих исследований — истории Ренессанса. К тому же он прибыл из Италии, и ему было трудно привыкнуть «к унылой пасмурности» Лондона. Раздражала его и классовая структура английского общества, прежде всего «жесткое обособление высшего класса от других, далеко не бедствующих социальных групп» и, как следствие, «снобизм». Причиной «неспособности и нежелания» англичан хотя бы чуть-чуть вникнуть в развитие политических процессов на континенте он считал «невежество, смешанное с высокомерием». Гильберт, в отличие от Адорно, допускал, что его оценка объясняется «психологическими причинами», и даже признавал, что в его негативном отношении к Англии «большую роль играла разочарованность». Он не смог прижиться в этой стране и при первой возможности отправился дальше, в Соединенные Штаты, где увенчал свою на редкость благополучную карьеру преподаванием в принстонском Институте перспективных исследований.