Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний

В интересующее нас время Шеп Стоун не был вдохновителем деятельности Конгресса; эта роль принадлежала обладателям более громких имен. Не был он и секретарем этой организации; функции секретаря выполнял тогда Майкл Джоссельсон[326], который наладил связь с Центральным разведывательным управлением. Но Стоун знал, что новообразованное ЦРУ, учрежденное федеральным законом в 1947 г., ищет области и инструменты влияния. Как было показано в ряде прекрасных журналистских расследований, опубликованных в 1966 г. газетой New York Times, Конгресс и его журналы попали под прицел ЦРУ уже на раннем этапе их существования. Фолькер Берган, ссылаясь на один из докладов Стоуна Макклою (ставшему к тому времени председателем попечительского совета Фонда Форда), пишет, что накануне скандала в бюджет Конгресса, составлявший 1,8 миллиона долларов, из «правительственных источников» поступали 1,4 миллиона, а из Фонда Форда — только 250 тысяч.

Разоблачения стали для Конгресса настоящей катастрофой — главным образом из-за того, что средства поступали тайно. (К тому же в 1966 г. многие европейцы воспринимали США совсем не так, как в 1950 г.) Конгресс внезапно превратился в один из элементов стратегии холодной войны. Можно верить авторам Encounter, Preuves и Der Monat, утверждавшим, что они излагали лишь собственные мнения[327]. Не существует также никаких признаков прямого или косвенного вмешательства ЦРУ в работу Конгресса. И все же тайное финансирование было слишком нешуточным обстоятельством. Мало что меняли письма в поддержку Конгресса, которые опубликовали в New York Times, среди прочих, Джордж Кеннан и Джон Кеннет Гэлбрейт. «Шумиха вокруг денег ЦРУ была совершенно неоправданной», — писал Кеннан. В сущности, считал он, надо бы говорить об истории успеха Конгресса, заслуживающего только похвал. Но другие, прежде всего в Европе — в том числе и такие друзья США, как Раймон Арон и Исайя Берлин, — смотрели на случившееся иначе.

Нас, однако, интересует не история Конгресса за свободу культуры. И не то, как в послевоенные годы эту свободу понимали за океаном. Мы прослеживаем печальную историю событий, которые были вызваны желанием публичных интеллектуалов, наделенных эразмийскими качествами, создать организацию. В книге Питера Коулмана есть невеселая глава, рассказывающая о попытке любой ценой удержать Конгресс на плаву. Он приводит фразу из протокола решающего заседания: «No consensus emerged». Общего мнения выработать не удалось. Это и понятно: с чего бы вдруг двум десяткам независимых мыслителей, не говоря уже о сотне или тысяче, иметь общее мнение по поводу содержания каких-то утверждений и тем более целого манифеста?

Организация нужна для того, чтобы достигать практических целей. Даром такая организация не дается. Она требует объединения вокруг программы действий, которая никого из участников полностью не удовлетворяет. Она требует признания власти функционеров — к этому принуждает «железный закон олигархии», постулированный Робертом Михельсом[328]. Она требует денег, и нет недостатка в примерах, когда партии и союзы ради создания материального базиса идут на уступки в нематериальной сфере. Многие из интеллектуалов, о которых мы говорили, пытались вступить в ту или иную организацию. При близком соприкосновении с ними они, как правило, сразу приходили в ужас. Молодой Поппер оставался социалистом всего пару недель, молодой Арон — пару месяцев.

Понятно, что бывают времена, когда публичные интеллектуалы хотят объединиться с себе подобными в той или иной организации. Но не нужно удивляться тому, что такие организации, коль скоро они возникают, не лишены недостатков, присущих любым организациям. Если даже они не служат, как восточные движения за мир, достижению политических целей, то, как западное движение за свободу, позволяют себя использовать в этом качестве. Либеральные мыслители, которым воздает должное наша книга, в этих организациях не могут проявить свои лучшие качества. Они должны обладать мужеством и энергией, чтобы отстаивать собственные взгляды в одиночку.

24. 1968-й, или Утрата иллюзий

Нормальные времена — плохие времена для интеллектуалов. Особенно для интеллектуалов публичных. Им остается только заниматься своим обычным делом: писать книги и статьи, которые не слишком улучшают наш мир. Некоторые пытаются убедить окружающих, что кризис уже начался, и таким образом заручиться правом его основательно исследовать; впрочем, они редко достигают цели. Другие следят за происходящим в дальних странах: ведь где-нибудь всегда творится неладное. Даже Карл Поппер время от времени проявлял внимание к текущим событиям, после чего спрашивал: «В силах ли мы вообще что-то сделать? И в силах ли хоть чему-то помешать?» На экземпляре подаренной мне книги мэтр написал: «Мой ответ на этот вопрос: да. Я верю, что многому мы в силах помешать»[329]. Однако доказательств, подтверждающих подобный оптимизм, почти не видно.