Собственные записки. 1829–1834

– Ничего, я уже поправился со вчерашнего дня.

– Вы человек старый, мы уважаем лета, и вам может быть время отдыхать.

– Нет, еще рано; прошу посидеть.

– Охотно.

– Слышали вы о подробностях разбития визиря? Как о сем рассказывают в Царьграде?

Я сказал ему, что знал о сем. Он пересказал мне некоторые незначительные подробности, называя подвиги своего сына.

– Ибрагим-паша без сомнения показал много искусства в сей войне.

– Я его смолоду воспитывал к войне и водил его во всех походах при себе верхом.

– Преимущества ваших войск над войсками султана известны.

– Не он атаковал визиря: я ему приказал отступить к Адане; но он настаивал, чтобы непременно сразиться с визирем и не пошел назад; визирь его атаковал и был разбит. Осман-паша имел небольшие выгоды над моими войсками, но теперь пошел против него отряд. Говорили о строении кораблей, об изготовлении и покупке лесов и о посторонних предметах. Наконец, в 9 часов я встал и, раскланяясь, повторил паше, что буду ожидать ответа и надеяться, что он не замедлит оным.

– Не замедлю, не замедлю, – отвечал он, вставая и провожая меня несколько.

При выходе приготовлены были лошади. Розетти прислал меня звать к себе; но было еще слишком рано, а потому я возвратился на фрегат, куда вскоре после меня прибыл и сам Розетти.

Он сказывал мне, в чем заключаются известия, доставленные французским консулом в Смирне.

Франция, говорил он, хотела первой показать влияние, которое она имела в Египте, и уже старалась о примирении Магмета-Али с султаном. Предложения французов и переговоры их с турецким правительством продолжались чрез министра их в Константинополе, во время пребывания моего в Царьграде, и султан казался довольно склонным к согласию, но проводил время решения, в надежде, что великий визирь разобьет Ибрагима-пашу. Французы ходатайствовали об уступке Сирии и даже Аданы и всего Караманского берега Анатолии. Смирнский консул их писал к здешнему, что он весьма желал, чтобы известие о моем прибытии в Александрию предшествовало мне, что султан по получении известия о разбитии визиря впал в некоторого рода сумасшествие, что я и Бутенев имели с ним тайное совещание, на коем положили высадить от 20 до 30 тысяч войск русских на помощь ему; но что только еще не решили, где их высадить, в Царьграде или в Синопе; что флот наш также был предложен султану; что Совет противился сим мерам прибегать к помощи иностранцев, но что султан согласился на сие, что и произвело возмущение в Царьграде, о коем Розетти мне накануне говорил. Я опроверг известие о сухопутных войсках, как равно и о возмущении в Царьграде; о флоте же сказал, что он точно был предложен султану, но что султан еще не принял его.

Когда известия сии были доставлены паше (накануне моего приезда), то он сказал, что без сомнения Россия одна могла иметь влияние на его действия. Розетти надеялся, что паша изъявит полное согласие на предложение государя.

– Но нужны доказательства, – сказал я.

– Он покажет вам всю переписку свою, сошлется на французского консула.

– Что мне до консула? Я прислан от государя. Не лучше ли паше явить мне сии доказательства?

– В чем же оные будут состоять?

– Паша обещал мне прислать ответ, и я его ожидаю; когда же он мне его даст, я тогда скажу, в чем состоят сии доказательства.

– Вы, однако же, согласитесь, что ему, при старости лет, выехать из Египта и все бросить было бы не в пору; он в таком случае решился бы нанести, по крайней мере, последний удар и потом уже погибнуть. – Кто о сем говорит? Но пускай он покорится, пускай кончит приказанием сыну своему остановить военные действия.

– Он сие немедленно сделает; он сделал уже сие при переговорах, которые он имел посредством французов, и он будет надеяться, что государь поручится ему за исполнение со стороны султана договоров, которые ему предложены будут.

– «Я не для переговоров приехал сюда и не могу входить в какие-либо условия. Вы видите, какого рода дело сие; мне кажется, что паше должны быть известны средства России и твердость государя. Что ему остается, как не согласиться на покорность и положиться на великодушие государя?» – «Он, верно, склонится на сие, – сказал Розетти, – и даже будет сему рад; мне кажется, что он и султан завязали дело, которое слишком далеко их обоих завело, и они оба были бы рады примириться, но самолюбие обоих слишком задето, и сия причина одна препятствует примирению их».

После полдня, я съехал на берег и обедал у Розетти. Он говорил несколько о тех же предметах. Розетти, по выезде моем, сбирался идти к Богосу и на другой день прибыть ко мне, дабы уведомить меня о расположении паши к делу сему, а также, скоро ли он мне даст ответ; ибо я не мог и не хотел медлить. У Розетти я познакомился с Ачерби, австрийским консулом, человеком, пользующимся доброй славой.

Розетти, кажется, в доверенности у Магмет-Алия и имеет влияние в Совете его; он не менее того предан ему вполне, и посему на него положиться нельзя.