Собственные записки. 1829–1834

– Вы нисколько не должны на него полагаться. Негодование его могло бы изгладиться только искренними поступками в отношении к султану, покорностью законному вашему государю и скорым примирением. Достаточно ли вы сделали, приостановив войска? Что из сего выйдет? Войска ваши без сомнения остановятся, а там что будет?

– Буду смирно сидеть и ожидать ответа.

– Я вам его не дам и не полагаю, чтобы от нашего двора вам был какой-либо ответ; не полагаю также, чтобы Порта начала с вамп переговаривать.

– Султан уже несколько раз ко мне людей присылал и опять пришлет.

– Где же искренность, покорность? Я вам более не советую и, передав вам слова государя моего, предоставляю вам сделать, как вы лучше признаете сами. Вы имеете достаточно ума и предусмотрительности, чтобы избрать себе лучшее.

Он подумал.

– Я найду средства, я посылаю за великим визирем через два дня фрегат в Тарсус; его сюда привезут, и я через него напишу.

– Подумали ли вы о сем? Визирь ваш узник!

– Я его не буду, как узника, держать; он будет на свободе.

– Кто же вам поручится, что султан на него возложит переговоры? Посудите сами, если бы у вас был подчиненный, ослушный вам, послали бы вы к нему людей для переговоров, или бы ожидали от него посланного с повинной?

– Я уже сие сам устрою, и султан согласится на сию меру; мы все кончим и скоро, вы увидите.

– Да если ваши требования будут непомерны, султан не согласится на них.

– Не будут, не будут, – отвечал он, – буду умерен; ручаюсь вам за сие, вот вам мое слово, мы примиримся.

– Если так, то верю вам и предоставляю вам сделать сие, как разумеете. Я же доложу государю, что Магмет-Али-паша с покорностью принял волю его, в изъявление оной остановил движение войск и приступает к мерам для скорейшего примирения, в коем он успеть совершенно надеется. Так ли?

– Так, так!

Я еще раз повторил тоже; он подтвердил и просил, как милости, покровительства государя.

– Передайте ему, прошу вас, все слова мои в точности.

– Все будет передано от слова в слово, и если государь удостоит вас своего покровительства, то сие будет верно не иначе, как после примирения вашего с султаном, и не имеет никакой связи с теперешними делами (при чем я опять пересказал ему слова, которые я доложу государю).

– Никакой связи, – сказал он, – никакой, независимо от теперешнего дела; оно уже кончено, и перестанем говорить о сем.

Он просил у меня даже пропуска письменно для судна, которое он пошлет к султану, дабы его не захватили; но я его успокоил и уверил, что турецкое правительство сего не сделает.

Во все время разговора паша принимал на себя вид веселости, но страх был в нем заметен в торопливости его. Когда он говорил о других вещах, мысль его все обращалась на главный предмет.

– Знаете ли вы, – сказал он, – как эта Порта Оттоманская горделива, как с ней трудно дело иметь? По крайней мере, если бы, после моей покорности воле государя, я мог надеяться, что вы склоните султана сколько-нибудь в мою пользу!

– Я не имею никаких наставлений по сему предмету и совершенно уже кончил поручение мое.

– Знаете ли вы, как меня Порта обидела? Я ли не служил ей, что же? Однажды пришла турецкая эскадра вместе с английской к берегам Анатолии; слухи носились, говорили и писали, что оттоманский флот с английским хотят высадить войска в Египет. Я писал о сем к кому-то посторонним образом и выразил слово в слово написанное в газетах, то есть назвал турецкий флот оттоманским, а не государя моего. Сие причли мне в умысел и сказали, что я не признаю государя своего, что хочу отделиться, и начались гонения. Вот как они к словам придираются, и несправедливы! Можно ли было сего ожидать мне? Он стал ходить, говоря, что привык к движению. Султану, – продолжал он, – не даром дали прозвание упрямца; его так называют во всем народе. – Название сие, может быть, вам обоим принадлежит, – отвечал я. – Спокойствие вам обоим нужно, и я не полагаю, чтобы вы нашли существенную выгоду в теперешней войне. Миритесь и успокойтесь. Помните, что вы сим исполните волю государя и что чем вы скорее сего достигнете с должной покорностью, тем скорее изгладится неудовольствие его величества, на вас навлеченное вашими поступками.

– Примирюсь, будьте уверены. Но, знаете ли, что сим поступком я иду против всеобщего желания турок; ибо нет из них ни одного, достигнувшего 40-летнего возраста, который бы не имел ненависти к султану; одни только дети еще обмануты им.

– Что же? – отвечал я. – Известно, что он имеет много недовольных им в Турции; известно, что теперь вы и сильнее его. Вы возьмете Константинополь, изгоните султана; вам избирать лучшее для себя, продолжайте!

– Сохрани Бог! Мог ли я когда думать свергнуть султана? Кончу дело сие и пошлю визиря и сына своего и внука с повинной и буду исправно дань платить султану.

После сего он более не говорил о военных делах, но стал мне говорить о моем браге.