Сочинения Иосифа Бродского. Том VII

— Еще лучше! Президент под давлением министров соглашается... Звучит как демократия. Большинство и меньшинство.

— Да какая это демократия? Больше — переворот сверху. Особенно без двадцати-то двух министров. Раньше за такое...

— Петро-о-о-вич! Пресса здесь через полчаса будет! Ах ты, Боже мой, Петрович, да демократия и есть переворот сверху. Дворцовый. В наших условиях, во всяком случае. Переворот снизу будет что? Диктатура пролетариата. Ее тебе захотелось? Через полчаса, если не договоримся, она и наступит. Ты хоть о себе — если тебе на меня наплевать — подумай. Не говоря о Густаве и Цецилии!

— Ты, значит, Базиль Модестович, обо мне заботишься?

— Да обо всех нас, Петрович! Мы ж — мозг государства.

— Нервный центр скорее.

— Пусть нервный центр. О нем кто позаботится? Тело, что ли? Главное, что остальные — тело. А мы — мозг. Мозг — он первый сигнал получает, демократия или не демократия. Кто рябчика с подливой и арбуз хавает? Мозг! Потому что на остальных рябчика и арбуза этого не хватило бы. На тридцать рыл никакой арбуз не делится, не говоря — рябчик. На четыре — да. То же самое — история.

— Теоретически арбуз на 30 частей разделить можно. Может неравных, но — можно.

— Что-то не замечал я, Густав, чтобы у тебя что-нибудь на тридцать частей делилось, ровных или неровных. А-а-а-а мы время теряем! История здесь происходит! В мозгу! Голосуем мы или не голосуем?

— Чего голосовать-то, если уж ты сам все решил.

— Да в вашем мозгу она и происходит.

— Уже, можно сказать, произошла.

— Для проформы голосовать неинтересно.

— Да, мы это уже делали.

— Какая ж это демократия!

— Особенно если вы — против.

— Лучше уж единогласно.

— Или пусть мы трое против, а вы — за.

— Да, так спокойней.

— Хотя и не демократия.

— Ага. Тирания.

— Но спокойней.

— Действительно, Базиль Модестович. Что, если они все это нарочно затеяли?

— Что это?

— Ну, поворот на сто восемьдесят градусов. Чтоб снова нас потом завоевать.

— История повторяется — Маркс сказал.

— Да, подвох.

— Потому войска и выведут.

— Так что лучше мы сейчас в оппозиции.

— На них нельзя надеяться.

— А то получится, что мы — не лояльны.

— А вы — лояльны.

— Нам — по шапке, а вы опять сухим из воды.

— Пусть уж лучше тирания.

— Хотя бы и левая.

— Потому что если вас на Восток отзовут, то вас на пенсию посадят, а нас — куда?

— На счетах щелкать.

— Отделом кадров заведовать.

— Об удобрениях статью переводить.

— В Улан-Баторе.

— Или в Караганде.

— В лучшем случае.

— Езус Мария! Езус Мария. И это — мозг нации! Ведь пресса здесь через двадцать минут будет! Если мы не проголосуем, вы в Караганде этой уже и послезавтра окажетесь. Ну — через неделю. Потому что, если тирания — пусть и левая, — пресса взбесится. А пресса взбесится — Сам взбесится. Даже если и не взбесится — получается: он тиранию поощряет. Да просто посол ихний взбесится и танки вызовет. И нас всех к чертовой матери свергнут — при поддержке народных масс. Это и будет Эйзенштейн. Дошло?

Пауза.

— Доходит, Базиль Модестович.

— То-то, Петрович. И пусть я буду в меньшинстве и против. Какая же это демократия, сам говоришь, без оппозиции. Я и буду оппозиция. Лояльная то есть. Потому что оппозиции доверять нельзя, а мне — можно. То есть я сам себе и доверяю. То есть во главе оппозиции должен стоять человек, которому доверяешь, как самому себе. Чтобы ее контролировать. А такого человека нет. Я бы даже бабу свою не назначил.

— Ага, баба — та же оппозиция. Доверять еще можно, но контролировать нельзя.

— Доверять тоже. Нет такого человека, которому доверять можно. Такой человек только я. Поэтому я должен быть оппозиция. Доходит?

— Доходит.

— Уже дошло.

— Почти.

— Я — меньшинство, вы — большинство. Я уступаю. Это и есть демократия — когда меньшинство уступает.

— Я думала: это когда меньшинство и большинство равными правами обладают.

— И когда танки выводятся.

— Или когда меньшинство большинством становится.

— В результате голосования.

— Ага, и наоборот.

— То есть когда меньшинство большинству подчиняется.

— Или наоборот. Как в нашем случае.

— Да какое же Базиль Модестович меньшинство? Большинство он.

— Субъективно — да, но объективно — нет.

— Как раз наоборот: объективно да, а субъективно нет.

— Все дело, кто — субъект.

— Кто объект-то, оно известно.

— Да на то и голосование, чтоб объективное от субъективного отделить!

— А если получится, что он меньшинство, а мы большинство?

— И слава Богу, Цецилия.

— А если наоборот?

— Восторжествует субъективизм.

— А если единогласно?

— Тогда переголосуем. Так, Базиль Модестович?

— Угу. Только побыстрее!

— Даже если он в меньшинстве окажется?

— Да прекрати ты сентиментальничать, Цецилия!

— В самом деле... даже неловко как-то...

— В худшем случае, Цецилия, представь следующее: он — меньшинство, которое о судьбе большинства заботится. Обо всех нас, не о себе одном.

— Тебя включая.

— И все равно мне не нравится. Какой-то наш Базиль Модестович меньшевик получается.

— Да говорят же тебе, Цецилия: не 17-й год.

— Да. Не говоря о том, что тогда большинство о меньшинстве позаботилось..

— Точнее, большевики меньшевиков победили.

— Что значит — точнее? Что ты этим, Густав, хочешь сказать?