А я... великим наводненьем на берега чужие смыт. Невоплощенной серой тенью скольжу – бездомен и несыт. Скамье вокзального томленья я сон урывками учу: – закрыть глаза – и в сновиденья вниз головой лечу – лечу – – И разверзаясь под скамьею, над покачнувшейся толпой – вторая явь передо мною... Всплывает огненный покой: – в полях над жертвенным куреньем крылатый жнец идет с серпом – овиты дальние селенья далеким дымчатым дождем – – и снова жжет дыханье – мята – и снова солнца запах – жгуч – и – юность! – снова, как когда-то, огонь спускается из туч, ведет тернистыми лугами – как вяжет губы терпкий терн – дорожной пыли облаками небесный дым, гоcподний горн – и вновь стихи – распев, заклятья – и грудь мохнатая холмов – вновь не могу противостать я заклятьям блоковых стихов – – Но сквозь пылающие Трои, что в сновидениях горят, томит вокзальной суетою, гримасой бледной циферблат... Закрыт вокзал – и – без дороги из корчей сна, обрывков снов меня несут безвесно ноги в ущелья черные домов. За немотой оград чугунных на соловьиные сады садится дым прозрачно лунный слоями ломкими слюды. И я голодный и бездомный бреду по каменной стране. Пылают пламенные домны домов в рассветной тишине. За пражской черной панорамой редеют фабрик голоса. И над бледнеющей рекламой рассвета веет полоса. И в этих флагах бело-красных небесной утренней воды – у ног Коперника напрасно ищу я блоковы следы – – бесследны годы, души, вещи – с земного веются лица. И лишь стихи звучат зловеще заклятьем страшным мертвеца. От их растущего звучанья дома шатаются, гудят, подземным жутким колебаньем, как лед, ломается асфальт. И рушат – с грохотом – заклятья Иерихон церквей, дворцов – И не могу противостать я распеву бешеному слов. Бросаю будущие годы в гром сокрущающей трубы... Вовеки истинна свобода сожженной ямбами судьбы.