Сочинения в двух томах

Быть может... истина не с нами!

Наш ум ее уже неймёт,

И ослабевшими очами

Глядит назад, а не вперед,

И света истины не видит,

И вопиет: «Спасенья нет!»

И, может быть, иной прийдет

И скажет людям: «Вот где свет!»

Нет! нам пора!.. Открой мне жилы!..

О, величайшее из благ —

Смерть! ты теперь в моих руках!..

Сократ! учитель мой! друг милый!

К тебе иду!..

(Уходит, сопровождаемый учениками.)

Люций Ты кончил хорошо, Сенека!

И славно выдержал!.. Ну, вот —

Героем меньше!.. Злость берет.

Как поглядишь на человека!

Что ж из того, что умер ты?

Что духом до конца не падал?

Для болтовни, для клеветы

Ты Риму разговоров задал

Дня на два! Вот и подвиг твой!

(Смотрит в окно на небо и дальние горы.) Как там спокойно! Горы ясны...

Вот так и боги безучастно

С небес глядят на род людской!

Да что и видеть?..

(Оглядывается в комнату.) Здесь ужасно

И жить, не только умирать!

А жить осталося не много...

Что ж пользы Немезиде строгой

Час лишний даром отдавать?

Для дел великих отдых нужен,

Веселый дух и — добрый ужин...

По смерти слава — нам не в прок!

И что за счастье, что когда-то

Укажет ритор бородатый

В тебе для школьников урок!..

До тайн грядущих — нет мне дела!

И здесь ли кончу я свой век

Иль будет жить душа без тела —

Всё буду я не человек!..

Ну, а теперь, пока я в силе,

С почетом отпустить могу

Я тело — старого слугу...

Эй, раб!

Входит раб.

Люций В моей приморской вилле

Мне лучший ужин снаряди,

В амфитеатре, под горами.

Мне ложе убери цветами;

Балет вакханок приведи,

Хор фавнов... лиры и тимпаны...

Да хор не так, как в прошлый раз:

Пискун какой-то — первый бас!..

В саду открой везде фонтаны;

Вот ключ: там в дальней кладовой

Есть кубки с греческой резьбой, —

Достань. Да разошли проворно

Рабов созвать друзей... Пускай,

Кто жив, тот и придет. Ступай

К Марцеллу сам. Проси покорно,

Хранится у него давно

Горацианское вино.

Скажи, что господин твой молит

Не отказать ему ни в чем,

Что нынче — умирать изволит!

Ну, всё... ты верным был рабом

И не забыт в моей духовной.

Раб упадает к его ногам. Да не торгуйся, не скупись —

Чтоб ужин вышел баснословный!..

Да! главное забыл... Стучись

В палаты Пирры беззаботной!

Снеси цветов корзины ей,

И пусть, смеяся безотчетно,

Она ко мне, весны светлей,

На ужин явится скорей.

Раб уходит. И на коленях девы милой

Я с напряженной жизни силой

В последний раз упьюсь душой

Дыханьем трав, и морем спящим,

И солнцем, в волны заходящим,

И Пирры ясной красотой!..

Когда ж пресыщусь до избытка,

Она смертельного напитка,

Умильно улыбаясь, мне,

Сама не зная, даст в вине,

И я умру шутя, чуть слышно,

Как истый мудрый сибарит,

Который, трапезою пышной

Насытив тонкий аппетит,

Средь ароматов мирно спит.

   <1851>

СТРАННИК

ПОСВЯЩАЕТСЯ Ф. И. ТЮТЧЕВУ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Гриша, двадцати лет.

Странник, сорока пяти лет.

Нищий.

Странноприимная келья при купеческом раскольничьем доме, на фабрике, близ большого села. В келье стол, лавки, образа старого письма, лампадка.

Гриша

(один стоит в раздумьи) Как он войдет, то прямо объявлюся:

«Аз грешный, мол, во тьме заблудший, свету

Желающий!.. Отверзи мне источник

Премудрости твоей, бо алчу, отче,

Я твоего учительского слова...»

Так и скажу ему, как затвердил!

А тут пока прибраться...

(Оглядывает келью.)

Ишь, подушку

Откинул он и положил поленце...

Голубчик! Снял ведь и соломку с лавки!

Пошел с своей посудинкой на речку...

Вот с лишком две недели: всю-то ночь

На правиле стоит, а днем читает...

И как себя-то соблюдает строго!

Раз отдохнуть прилег: вдруг едет тройка,

Да с песнями, — и кинулся молиться

Да час иль два поклоны клал земные...

Что, если б знал он, что я тут же, подле,

Из каморы своей смотрю всё в щелку?

Что ж! разве я то делаю для худа?

Томлюся я, что Даниил во рву...

Горе всечасно обращаю очи —

Не явится ль господень светлый ангел!

Да нет, не сходит!..

(Поправляет лампадку на полке, где видит книги.)

Вот книги-то его!..

Евфимиев Цветник... Да нетто он

Из бегунов?.. А это Аввакума

Послания... Как ведь писал, страдалец!

(Открывает книгу и читает.)

«У греков такожде пропала вера.

С поганым турком потурчали; пьют

Табак, приходят в церковь в шапках; жены

Того скверней — им церковь яко место

Соблазна: груди голы, очи дерзки.

Сам патриарх браду обрил и с турком

Ест рафленых курей с едина блюда.

Нет, русачки мои не таковы!

В огонь скорее, миленькие, внидут,

А благоверия не предадут».

Воистину сказал: «Не предадут!»

(Перевертывает несколько страниц и читает.)

«К тебе, о царь, пред смертью из темницы

Я, как из гроба, ныне вопию:

Опомнися! Покайся!.. Изболело

Мое всё сердце по тебе, царю!

О душеньке своей попомни, милый!

Слукавили лгуны перед тобою!

Какие ж мы еретики, помысли!

Порушили ль мы где уставы церкви?