Сочинения в двух томах

На него она взглянула,

В этот миг в глаза гиены

Точно молния сверкнула!

Но... сверкнула — и угасла!

«Нет, — стонала Изабелла, —

Я одна лишь знала тайну!

Я владеть собой умела!

Даже он — не смел подумать!

Где ж предатель? Где Иуда?

Это имя только чудом

Мог ты знать...»

— «И было чудо, —

Произнес монах, — и ныне

Не случайно, не напрасно

В храм пришла ты... Это имя —

Вот оно!..»

О, миг ужасный!..

Вдруг лицо свое худое,

Сам робея без отчета,

К Изабелле он приблизил

И, дрожа, шепнул ей что-то...

Отшатнулась, онемела

Королева в лютом страхе!

Взор с тоской и изумленьем

Так и замер на монахе...

На нее ж его два глаза

С торжеством из тьмы глядели,

Точно всю ее опутать

И сковать они хотели...

И душа ее, как птичка

В тонкой сетке птицелова,

Перепуганная, билась,

Уступала, билась снова...

В храме пусто, в храме тихо;

Неподвижны вкруг святые;

Страшны хладные их лица,

Страшны думы неземные...

Лишь звучал монаха шепот

И порывистый, и страстный:

«Признаю твой промысл, боже!

Перст твой, боже, вижу ясно!»

Светел ликом, к королеве

Он воззвал: «Жена, не сетуй!

Милосерд к тебе всевышний!

Вот что в ночь свершилось эту!

Для меня вся ночь — молитва!

Видит плач мой сокровенный,

И биенье в грудь, и муки

Он один, гвоздьми пронзенный!

В эту ночь — среди рыданий —

Вдруг объял меня чудесный

Сон, и вижу я: всю келью

Преисполнил свет небесный.

Муж в верблюжьей грубой рясе,

Оным светом окруженный,

Подошел ко мне и позвал —

Я упал пред ним смущенный.

Он же рек тогда: «Предстанет

Ныне в храме пред тобою

Величайшая из грешниц

С покровенной головою.

Отврати ее от бездны,

От пути Иезавели,

Коей кровь на стогнах града

Псы лизали, мясо ели».

Усумнился я — помыслил:

«То не в грех ли новый вводит

Бес-прельститель, бес, который

Часто ночью в кельях бродит?

Моему ли окаянству

Вверит бог свое веленье?..»

Но прозрел угодник божий

В тот же миг мое сомненье:

«Се ли, — рек, — твоя есть вера?»

Я же: «О владыко! труден

Этот подвиг! Дьявол силен,

А мой разум слаб и скуден».

«Повинуйся, — рек он паки, —

Повинуйся, раб ленивый!

Се есть знаменье, которым

Победиши грех кичливый!»

И развил он длинный свиток:

В буквах огненных сияли

В нем дела твои и тайны,

Прегрешенья и печали...

И читал я перед каждым

Суд господень — и скорбела

Вся душа моя, и плакал

О тебе я, Изабелла!..»

У самой у Изабеллы

Сердце в ужасе застыло...

«Чудо — гнев небесный — чудо... —

Как во сне она твердила. —

Неужель... не ты, о боже!

Двигал волею моею!

Неужели весь мой разум

Не был мыслию твоею!

Лишь о подданных любезных,

Лишь о милостях без счета,

О смягченьи грубых нравов —

Вся была моя забота!..

Я лишь радовалась духом,

Лучшим людям в царстве вверясь, —

И ужели в этом — гибель!

Неужели в этом — ересь!..»

«О, заблудшееся сердце! —

Восклицал монах над нею. —

О, сосуд неоцененный

Для даров и для елею!

Влей в него святое миро!..

Гласа свыше удостоен,

Я земному неподкупен,

Средь житейских волн — спокоен!

Волю божью, яко солнце,

Вижу ясно! В чем спасенье —

Осязаю!.. Королева!

Здесь, в руках моих — прощенье!»

Говорил он, вдохновенный,

И в словах его звучали

Сила веры, стоны сердца,

Миру чуждые печали...

Изабелла, на коленях,

За слезой слезу роняла

И, закрыв лицо руками,

«Что ж мне делать?» — повторяла

«Надо дел во славу божью!

Чтоб они, дела благие,

На весах предвечной правды

Перевешивали злые!

Ополчися на нечестье!

В царстве зло вели измерить,

Отличить худых от добрых,

Совесть каждого проверить...

Тотчас видно в человеке,

Чем он дышит, чем напитан, —

Из того уж, как он смотрит,

Из того уж, как молчит он!

Эти лица без улыбки,

Этот вид худой и бледный —

Явно — дьявольские клейма,

Дух сомнения зловредный!..»

Говорил он, вдохновенный,

Но недвижная, немая

Оставалась Изабелла,

Глаз к нему не подымая...

«Трибунал устрой духовный, —

Говорил он, — чрезвычайный,

Чтоб следил он в целом царстве

За движеньем мысли тайной;

Чтобы слух его был всюду,

Глаз насквозь бы видел души —

В городах, в домах и кельях,

В поле, на море, на суше;

Чтоб стоял он, невидимый,

В школах, в храмах, под землею,

И между отцом и сыном,

Между мужем и женою...

И тогда в твоих народах

Ум и сердце, труд и знанье —

Всё сольется в хор согласный

Восхвалять отца созданья!

Ни одним нестройным гласом

Слух его не оскорбится...

И тебе тогда, царица,

Всё простится! всё простится!..»

«Всё простится...» — повторила

Изабелла... Луч желанный,

Как маяк для морехода,

Ей блеснул в дали туманной...

Подняла к монаху очи:

Слезы всё на них дрожали.

Но уже сквозь слез надежда

И доверие сияли...

«Возвратись же в дом свой с миром!

И зови меня, худого,

Коль речей моих смиренных

Возжелаешь сердцем снова...

А в дому своем отныне

Тщися мудрыми речами,

Как Эсфирь, в супруге сердце

Преклонить — да будет с нами!

Говори ему в совете,

Средь забав, на брачном ложе,

За трапезой, с лаской, с гневом,

День и ночь одно и то же!

Так, как капля бьет о камень,

Говори, моли и требуй —

И тогда, о, всё простится!

Всем угодна будешь небу!..»

Он умолк. Уж Изабелла,

Как дитя, за ним следила,

И за ним опять невольно:

«Всё простится», — повторила...

По устам у Сан-Мартино

Пробежал улыбки трепет...

Богомольных дам, быть может,

Вспомнил он невинный лепет,

Вспомнил тайну королевы —

И, как будто осиянный

Новой мыслью, «Всё простится», —

Подтвердил с улыбкой странной.