Сочинения. Воспоминания. Письма

Давно уже Варен Гай не служила в ресторане. Тори Яра пьянствовал, бил Варен Гай и заставлял доставать деньги. И ночью Варен Гай, с накрашенным яркими красками лицом, ходила по тротуарам, ловила похотливых людей, чтобы урвать у них кусочки золота, которого так много в родном Алтае, в ручейках и речушках.

Ярко горели четкие фонари, протянутые словно по линейке. Брызгая грязью, мчится авто, беспрерывной рекой текут толпы людей, и у каждого свои мысли, свои дела, и никому нет дела до дочери Ульгеня Алтын-ту. И хотелось Алтын-ту туда, в Алтай, помыть руки в холодном ручье, смыть краску с лица.

А в грязном номере гостиницы за бутылкой вина сидит Тори Яра, ругается скверной негритянской руганью и вспоминает свою жаркую родину.

Ульгень и художник Терентьев

Духи Курмоси привели Ульгеня и шамана Ано туда, где в эту ночь должна была ночевать Варен Гай.

Художник Терентьев скучал, пересматривал свои старые работы и восхищался смелыми яркими мазками. И когда Терентьев рассматривал картины Алтая, рисованные с натуры, в дверях мастерской появились Ульгень и шаман Ано. На их оригинальную одежду электрический свет бросал яркие блики.

«Как красиво. Я должен зарисовать свою галлюцинацию». Раскрыл краски Терентьев, установил полотно и начал рисовать, быстро бросая мазки. И когда картина была почти готова, Ульгень спросил:

– Вы кончили работу?

– Кто вы? Откуда?

– С Алтая, за дочерью Алтын-ту.

– Проходите, садитесь. Объясните, в чем дело. Я ничего не понимаю. Алтын-ту? Кто такая Алтын-ту?

– Алтын-ту – моя дочь.

– Не знаю. Вы кто?

– Я Ульгень – бог добра.

– Ничего не понимаю. Возможно, что все эти попойки вышибли у меня здравый смысл, и теперь я, сумасшедший, разговариваю с галлюцинациями.

– Ну ничего, подождем. Духи Курмоси донесли мне, что Алтын-ту уже подъезжает сюда на автомобиле.

– Что же, подождем. А пока вы посмотрите мои картины Алтая. Вот Телецкое озеро. Вот Катунь. Вот ледники.

– Как все это жалко в сравнении с настоящим Алтаем. Для чего же вы это рисуете? Кому нужны эти детские картинки?

– Это же искусство…

– Искусство? Жалкие мазки, краски. И вы пытаетесь подражать тому, кто творил все эти горы, леса, пропасти и ледники?

– Позвольте! По одежде судя, вы дикарь, самый настоящий подлинный дикарь, и беретесь судить о том, чего не понимаете. Вот возьмите кисть и нарисуйте так. Не сможете.

– Могу. Только не нужно мне ни кистей, ни разноцветной грязи. Смотри! И в углу мастерской стали расти горы, покрытые лесом, зажурчали ручейки.

– Вы, вы гипнотизер?

– Нет. Я только Ульгень, бог Алтая.

И уже не было ни гор, ни лесов, ни ручейков.

– К чему же ваши картины?

– Мои картины для тех, кто желает видеть красоту природы.

В это время подъехал автомобиль, и вошли полупьяные Варен Гай и Тори Яра.

Варен Гай, кутаясь в горностаевое манто, хохотала весело и напевала какую-то веселую шансонетку. Увидев Ульгеня и шамана Ано, Варен Гай притихла, сразу умолкла.

Тори Яра остановился, вставил монокль в глаз. Руки в боки. Долго смотрел, а потом стал хохотать пьяным хохотом.

– Откуда такое чучело? У нас в Африке таких не бывало.

– Я Ульгень, бог добра из Алтая.

– Много я видел богов прежде, когда был дикарем. Так, у меня бог был деревянный болванчик,

И вот они сидели друг против друга, рассматривали с любопытством один другого: алтайский Ульгень и дикарь племени мусанго Тори Яра, людоед. А рядом полупьяный художник Терентьев и шансонетка Варен Гай. Собрались очень разные люди. Трудно о чем-либо говорить. И Ульгень сказал:

– Вот у шамана Ано на поясе болтаются две куколки. Это твои сестры, Алтын-ту, и ты будешь там же болтаться.

И на глазах у всех присутствующих шансонетка Варен Гай превратилась в куколку. Шаман Ано наклонился, поднял и привязал деревянную куколку к поясу.

– Теперь идем. Здесь нам нечего больше делать, – сказал Ульгень и медленно вместе с шаманом Ано двинулся к выходу.

Тори Яра человек раздражительный. От злости лицо его покрылось темно-лиловыми пятнами. Он засучил рукава и закричал:

– Ни с места! Морду набью! Всякий проходимец будет обращать мою жену в деревяшку! Не позволю!

Тори Яра скакал на одном месте, размахивая руками. А Ульгень и шаман Ано вышли тихо, не торопясь.

Ичменев в Петербурге

И вот Ичменев в Петербурге. Жизнь там кипит, как и следует кипеть жизни в большом городе. Никто не знает, дела никому нет, что бог зла Эрлик ходит по Невскому с шестью дочерьми Ульгеня.

Ичменев всюду: в театре, в опере, у Комиссаржевской, в картинных галереях. Уже и девушки, дочери Ульгеня, не те, что были в Алтае. Уже стыдиться стали своего наряда. Уже сбросили соболиные шапки с серебряными монетами, и мысли стали уже не те, другие мысли. Об Алтае и помнить не хотят, что там дикарская жизнь. Они очень благодарны Ичменеву.

И случилось так. В ложу Ичменева в театре Комиссаржевской вошел известный футурист Фома Асфат, он же Иван Никифоров, пензенский мещанин. Асфат сказал: