Сочинения. Воспоминания. Письма

Судьба А. Сорокина в этом смысле очень показательна. Действительно, в период революции, гражданской войны он проявлял удивительную терпимость к собратьям по перу и кисти вне зависимости от их политических и тем более эстетических устремлений, держа открытыми двери своего дома для всех (иногда с угрозой для собственной жизни)[44]. И до революции, и в условиях контрреволюционных режимов, и в первые годы по освобождении Сибири писатель считал своим долгом бороться за жизнь и права художника. Но где-то с 1924 г. и в художественных произведениях, и в публицистике А. Сорокин начинает утверждать: «В СССР строится новый быт, все новое… новые литература, искусство… классики устарели, в классовом обществе всегда поэзия должна быть (!) классовой», а потому «от попутчиков – Вс. Иванова, А. Толстого, Е. Замятина» такой же вред, «как от II Интернационала», что «разные Маяковские… это гниль буржуазного разложения… плесень», что «во время революции следовало бы выгнать всех буржуазных писателей» и т. д.

До 1923–1924 гг. писатель настойчиво проповедовал раннехристианские заповеди общежития, высшие христианские принципы морали, которые веками вынашивались человечеством, и писал: «Торжество зверей – вот название драмы, когда рушатся устои морали». Однако позднее в памфлете «Свобода от морали и задачи будущего искусства» он провозгласил: «Мораль не может быть едина и вечна… И нельзя сказать, что зло, а что добро». А. Сорокин, который чуть ли не всю свою жизнь (до перелома) положил ради доказательства самоценности каждой личности, теперь делал вывод: «Социализм – та великая сила, которая увеличивает ценность жизни всего человечества и отдельного человека сводит… на степень кровяного шарика в человеческом организме» и т. д.

Нет нужды доказывать, что подобные «поворотные» явления, особенно в среде гуманитарной интеллигенции, как раз и могли быть чреваты «мукой адовой» для общества, «гибелью ценностей, накопленных веками». Во всяком случае подобные тенденции объективно срабатывали на снижение нравственного иммунитета общества, на снижение сопротивляемости его насилию.

Но каков все-таки механизм подобной трансформации воззрений и установок А. Сорокина? Думается, важная причина тому – разрушение целостной системы ценностных ориентиров писателя, где несущей конструкцией был императив: насилие – это зло, грех, даже если оно вынуждено, даже если оно наименьшее из зол. Дело в том, что окончательное принятие А. С. Сорокиным советской власти, подразумевавшее принятие целиком, вне какой бы то ни было существенной критики всего, что от власти, означало, среди прочего, отказ от обозначенного императива. Но вне несущей конструкции системы нет, она разрушена, разлажена. Человек в итоге оказывается в ситуации этической дезориентации. И все это в 20-е годы в условиях если не господства, то преобладания вульгарно-классовой левацкой пропаганды и политики в сфере духовной жизни. Одни «Злые заметки» нэповца (!) Н. И. Бухарина чего стоят…

А как повел бы себя Антон Сорокин, доживи он до «сталинского перелома»? Здесь, видимо, возможны варианты. Возьмем, например, Николая Анова. В годы гражданской войны – в начале советской власти – он готов был «укокошить любого представителя контрреволюционной гидры», а позднее слыл «достаточно известным советским прозаиком, журналистом и издателем». Но осознав нарастающее перерождение недавних высоких идеалов и принципов, Анов заявил в начале 30-х: «А сейчас не верю ни во что… не верю в эту петрушку, которую называют социализмом, ни в шесть условий кавказского ишака[45]». После чего стал инициатором литературного (в своем кругу) противостояния сталинизму. Думается, не исключено, что «Памир», «Сибирская бригада» могли бы и пополнить свой состав и за счет А. Сорокина.

И еще один аргумент «за»: оголтелое и господствовавшее рапповство, буквально выдавливавшее в жизнь из писательской среды оппозиционные группы, вряд ли оставило бы в покое и Антона Семеновича. Сибапповцы, в частности, клеймили «Сибирские огни» за «увлечение этнографически-областническим материалом» и за «ориентацию на запросы старой – областнической интеллигенции». Но здесь что ни слово, то речь об Антоне Сорокине, против Антона Сорокина.

Да если обратиться и к «великому перелому» – уже к самому началу его – сталинской сплошной коллективизации, – вряд ли Антон Семенович с его представлениями о народе солидаризировался бы со сталинской трактовкой сущности российского крестьянства. Ведь Сорокин писал о крестьянах в середине и второй половине 20-х годов в основном как о «загадочных, выносливых, упрямых и не боящихся смерти» людях, защищающих «свою самостоятельность» и «право на свои маленькие деревушки».