Сочинения. Воспоминания. Письма

– Я звоню по телефону.

– Я тоже вызываю Котанду своими мыслями.

И стоит Котанда.

– Ты в наказание превращаешься в куколку.

И на глазах ошеломленного Роберта Джери Котанда превратилась в куколку.

Ульгень подвязал ее к поясу и направился к выходу.

– Подождите, не уходите. Я предлагаю вам пять миллионов в месяц. Заключим контракт. Вы мне необходимы для трюков.

Но покачал головой старый Ульгень. Сор земли не имел власти над богом добра Ульгенем из Алтая.

Эрлик и Ульгень

Через миллионы лет встретились Ульгень и Эрлик. Многое изменилось за это время. Теперь Эрлик был в цилиндре, в сорочке, в смокинге, в пенсне, на автомобиле «Форд». Ульгень же был в одежде алтайского шамана, с бубном Ано, поясом, на котором болтались девять куколок. На берегу моря сидели когда-то голые боги и обдумывали, создавая жизнь из протоплазмы и клеточки белка. Теперь результаты их работы – жизнь из костей и мяса и рядом – жизнь железных машин, огромные дома и жуки автомобили. Ульгень остановил форд.

– Ты, указавший тайну жизни, должен погибнуть. Все эти города и машины должны погибнуть.

И вышел Ичменев, и на глазах изумленных зевак и остановившихся автомобилей началась драка. Дрались, как дерутся обозленные люди. Неуклюжий Ульгень и по-европейски одетый Эрлик. В драке приняли участие и духи добра Курмоси, и духи зла Эльчи.

Уже мчались полицейские разнять дерущихся, но ураган разбросал всех людей и автомобили.

И когда кончилась битва богов, уже не было Эрлика, победитель уехал. Посреди города Нью-Йорка лежал мертвый Ульгень.

Была вызвана карета первой помощи, и вот тут-то случилось неожиданное. Труп Ульгеня не могли оторвать от земли. Десятки человек трудились, чтобы поднять его, но неподвижно было тело Ульгеня. Несколько тракторов тянули зацепленное цепями тело, но порвались цепи. Люди были поражены. Ученые не знали, чем объяснить это ненормальное явление, и было решено для успокоения граждан взорвать тело Ульгеня. Было положено огромное количество динамита. И опять случилось то, что не должно было случиться. Такое простое и загадочное, от чего можно сойти с ума. Динамит взорвался, в небоскребах лопнули стекла, дали трещины стены, а Ульгень остался лежать на прежнем месте.

Законы логики, законы физики, законы здравого смысла были нарушены. Но выход был найден. Тело завалили камнями, залили цементом.

Но утром камни лежали рядом с телом Ульгеня.

Это событие взволновало весь Нью-Йорк. Толпы любопытных двигались к необычайному мертвецу…

Но всему бывает конец. Через несколько дней неожиданно труп Ульгеня исчез. Но, как шкура от змеи, лежал кожух, одежда, бубен и пояс с девятью куколками.

Обрадованные люди сначала боялись тронуть одежду, думая, что и она неподвижна. Но оказалось, одежду легко поднять. И вот одежду Ульгеня, бубен Ано и девять куколок поместили в Нью-Йоркском музее.

Вот и вся необычайная история.

1925

Подготовлено к печати Г. Ф. Орловым. Исторический архив Омской области. Сорокин А. С. Ф. 1073. ОП-1.

Человек, который еще не умер

Ко мне пришли Бела Кун, скульптор Винклер. Я показывал им свои графические работы. Графики понравились. Но Бела Кун отложил в сторону несколько рисунков и сказал:

– Я не понимаю. Может быть, вы объясните, что вы хотели ими сказать? Символика слишком сложна.

– Хорошо, я расскажу вам о своих графиках.

И вот что я рассказал Бела Куну и Винклеру.

– Иногда я говорю сам себе: один. Медленно и задумчиво говорю. Слово вылетает такое блестящее и сочное, будто вновь отчеканенная монета, и мне жаль иногда расставаться со своими словами, когда я знаю, что они, будучи напечатанными, станут истертыми монетами. И потому я люблю иногда говорить совсем простые слова, и потому я иногда ненавижу свои напечатанные рассказы. Мне жаль все уходящее, и когда мои мысли перерастая слова, становятся кристаллами, тогда я беру флакончик туши и ватмановскую бумагу и рисую графическую картинку. Мои графики – это кристаллы мысли. Радостными глазами смотрю на жизнь человеческую, неохватные радости…

На подоконнике моего окна стоят круглые, как шар, колючие темно-зеленые кактусы. Они уже расцвели нежными, хрупкими, как севрский фарфор, розовыми бокалами. Это цветы далекого юга. А на стеклах цветы мороза – морщинистые раковины, алмазные блестки. Как радостно, как весело – разве можно писать в такое время рассказ? Хочется выбежать на улицу и каждому незнакомому, каждому встречному хочется крикнуть: «Добрый день!».

А между тем мне нужно писать рассказ о человеке, который еще не умер. И как губка впитывает воду, я впитываю жизнь человечества, в одной капле крови я вижу отраженное небо, и не моя вина, что оно багряное.

Я знаю, что там, за моим окном, серые, цвета пыли, заборы, фабрики втиснуты в мелкие белые зубы фабричных домиков, дымятся высокие фабричные трубы. Копошатся на фабричном дворе люди, что-то тащат тяжелое, облепили свой груз, как муравьи соломинку. И я рисую: жадный старик Капитал курит сигару, набитую вместо табака людьми.