Сочинения. Воспоминания. Письма

И случилось так: у ворот своей прачечной сгорел от вина Иван Бубликов. Замерзшими руками сжимал снег. В бурю, пургу замерз Иван Бубликов, а недалеко лежала занесенная снегом, сорванная ветром вывеска прачечной…

Киан-Те-И

Похоронив мужа, Арина стала думать: что же ей делать? Жила так хорошо, и вдруг на нее свалились несчастья. И стала искать виновника своих несчастий.

Разве она виновата, что она красива? Разве она виновата, что ее без вины подозревают в измене? Она была верной женой, и ее подозревали, упрекали…

И в долгую бессонную ночь Арина нашла виновника своих несчастий. Это был Киан-Те-И.

Хао-Чан убежал, потому что ревновал к Киан-Те-И, на которого Арина не обращала даже внимания.

Иван Митрич спился, опять-таки подозревая в измене с китайцем Киан-Те-И.

Утром позвала Арина Киан-Те-И и сказала:

– Киан-Те-И, мне надо мужа, не могу я жить без мужа.

– Да-да, шибко хорошо… надо мало-мало… надо мужа. Хозяин надо… мало-мало хозяин надо…

– Не стара я?

– Зачем стара – красивый, молодой…

– Значит, еще можно замуж выйти?

– Можно, шибко можно.

– Ну так вот, я решила, дело трудное… одной справиться… продам я, что скопила в ящике, – дело опять пойдет. Только мужика мне надо. Вот и решила я. Ты, Киан-Те-И, и будешь хозяином прачечной и моим мужем.

– Мой не надо…

И Киан-Те-И испуганно замахал руками:

– Почему, что ты, одурел, что ли? Хозяином будешь.

– Мой не надо, шибко не надо.

– Почему? Что, я плохая?

– Мой не надо, мой Ханькоу есть жена, жена Ю, есть дочка Чио, Чио дочка есть…

– Так, значит, не надо… меня… а знаешь ли ты, китайская твоя рожа, что все несчастья из-за тебя? И Хао-Чан, и Иван Митрич полюбовником моим тебя считали. Если бы не ты, так жила бы я, как сыр в масле каталась, а из-за тебя все несчастья на меня свалились. Ах ты, желторожая образина, тоже туда же, не надо… Убирайся вон, чтобы и духу твоего не было. Тоже, подумаешь, золото…

– Ладно… моя уходил… тоже уходил – Ханькоу моя надо.

– Постой, подумай своей пустой головой, куда ты без денег пойдешь? Работать надо. Не хочешь меня – не надо. Будешь хозяином. Вот здесь будешь спать, в моей комнате. Без хозяина мне нельзя, управляющий будешь.

– Это можно.

– Жалованье я тебе прибавлю…

Киан-Те-И оскалил зубы и сказал:

– Это можно… хорошо… шанго.

И на другой день кровать Киан-Те-И стояла в комнате Арины, отгороженная ситцевой с пунцовыми разводами занавеской.

Дня через три, когда Киан-Те-И привык, как казалось Арине, ночью Арина легла на кровать Киан-Те-И. Киан-Те-И спал, проснулся и сказал:

– Айна, мой не надо… мой жена есть… Ю… дочка Чио… не надо…

– А ну тебя к лешему. Тоже подумаешь, что других не найдем…

Арина не разговаривала в тот день. Арина знала, что делала. Киан-Те-И стал задумчивым.

И случилось так, как должно было быть. Киан-Те-И стал мужем Арины. Сам не знал, как это случилось. Арина была довольна. Дела прачечной поправились. Приходил Петр Степанович Щербинин, толкучник, долго торговался, покупая старье у Арины:

– Нельзя, Арина Тимофеевна, нельзя, дорого вы просите.

Арина усаживала Петра Степановича за стол, угощала чаем и за чаепитием торговались. Старье лежало обыкновенно на полу, и Петр Степанович говорил:

– Нет, так дорого, уступочку следует сделать.

И когда эти разговоры надоедали Киан-Те-И, он говорил:

– Не бери, пожалуйста, не бери. Другой покупатель находил, другой, твой не надо. Уходи…

Тогда Петр Степанович говорил:

– Подожди, подумаем…

Потом рассказывал о том, что у него было пять магазинов, сотни тысяч денег. «Буржуй… какой я буржуй, когда отец мой был отбросочиститель, с позволений сказать, нечистоты чистил, а вот выдвинулся, своим горбом достиг. И теперь что? Опять на старое место. Но нет… Я еще поборюсь… Бывал я прежде за границей, автомобиль был, в лучших ресторанах пьянствовал. Подойдет это разодетый в сорочку лакей: „Что прикажете?“ – „А неси что есть. Да шампанское „Дюрсо““. А рядом дамочка, одно загляденье. Графиня не графиня, княжна не княжна, вроде принцессы… чулочки шелковые, мордочка красками расписана – одно слово, куколка, а цена ей пятнадцать рублей, делай что хошь. Вот как живали. А теперь что? На толкучке старым железом торгую».

Выпив пять, шесть стаканов чаю, Петр Степанович забирал старье, доставал кошелек, долго считал измятые бумажки, разглаживал рукой, отсчитывал серебро:

– Проверьте…

Арина говорила:

– Что проверять, верно.

– Надо считай, – говорил Киан-Те-И, – сорок копеек нет. Где сорок копеека?

Опять пересчитал деньги Петр Степанович и сказал:

– Ошибка, получай сорок копеек.

Когда Петр Степанович уходил, Киан-Те-И говорил:

– Не надо продавай… Зачем продавай. Не надо продавай русский купца, жулик купца.

– Деньги надо.

И опять была закрашена белой краской вывеска, а надпись на вывеске:

«Китайская прачешна китайца Киан-Те-И из Ханькоу»

Уже нельзя сквозь краску разобрать ни Хао-Чана, ни Бубликова. Так только – едва-едва видны старые буквы, и то перевернутыми.

Идет дело. Опять деньги появились. И Петр Степанович заходит иногда в прачечную перехватить деньжонок у Киан-Те-И.

Киан-Те-И дает и говорит:

– Много мой не давай… денег надо…