Союз хищников

– Знаете, до нацистов евгенику массово практиковали американцы, – продолжала директриса. – В двадцатых и тридцатых годах они увлекались «улучшением расы» и проводили широкомасштабные кампании по стерилизации, дабы ограничить число «умственно неполноценных». Стерилизацию проводили довольно широко, среди «бедных», из-за которых человечеству будто бы грозило вырождение, и, конечно же, иностранцев! Точных данных о количестве совершенных операций нет, но поговаривают, что им подверглись порядка шестидесяти тысяч человек, а возможно, и гораздо больше. Соединенные Штаты предпочли забыть эту мрачную страницу своей истории, особенно после того безумия, которое вскоре устроили нацисты. Некоторые американские ученые даже теоретически обосновывали создание камер, чтобы ликвидировать дефективных взрослых и детей с помощью смертоносного газа! Американцы придумали это первыми!

Людивина сжала кулаки. Гнетущее чувство все сильнее охватывало ее в этом сыром и темном подвале, а стоящая перед ней женщина все больше распалялась. Директриса теряла самообладание и как будто не могла остановиться:

– Существовал даже штаб для координации этих операций – Регистрационное бюро евгеники в Колд-Спринг-Харбор, в штате Нью-Йорк, основанное Чарльзом Девенпортом, который никогда не скрывал своих связей с нацистами до и даже во время войны. Он основал исследовательский центр, который существует до сих пор и является одним из лидеров в области исследований рака. По крайней мере восемь лауреатов Нобелевской премии вышли из этих лабораторий с их неоднозначной историей. До семьдесят четвертого года Верховный суд США поддерживал законы, разрешающие прибегать к стерилизации в трех десятках штатов.

– Зачем вы мне это рассказываете? – спросила Людивина, не понимая, к чему та клонит.

– Чтобы вы не делали поспешных выводов.

– О нацистах? – сухо усмехнулась жандарм.

– Нет, об истории. Ее пишут победители! Это они выбирают, что следует рассказывать, а что забывать. Сейчас моя школа – достойное и уважаемое учреждение. Ее не следует осуждать за прошлое, пусть оно даже ужасное, хотя в том же самом можно было бы упрекнуть и многих других – просто им удалось уничтожить архивы. Не ройтесь в этом, не ворошите воспоминания, они отжили свое. Они не имеют отношения к вашему расследованию.

– Об этом судить мне.

– Оставьте прошлое в покое, – приказала директриса.

– Как загадочно! – с иронией сказала Людивина, поднимая крышку.

Она решила перейти к действиям. Хватит болтовни и указаний, что делать.

– Поскольку вы мне не помогаете, я вынуждена искать сама, мадам Юбар.

– Зря вы это затеяли.

– Вы препятствуете расследованию?

– Я помогаю ему, мадемуазель, помогаю. Я могла бы выставить вас и потребовать официальный ордер на обыск с подписью судьи, но я этого не сделаю.

– Мадам Юбар, ордера на обыск – это в американских фильмах. У меня есть разрешение следственного судьи на проведение всех действий, способствующих расследованию преступления.

– Но то, что вы раскапываете, оскорбляет память.

Людивина обнаружила пачки пожелтевших бумаг на немецком языке, в большинстве своем напечатанных на машинке.

– Чью же? – спросила она, роясь в коробке.

– Жертв «Лебенсборна»! – ответила директриса, значительно повысив голос.

Людивина пристально посмотрела на нее. Мадам Юбар принимала все происходящее очень близко к сердцу. Прошлое «Буа-Ларриса» тяготило ее, время от времени всплывая на поверхность и заслоняя собой ту работу, которую ее учреждение выполняло изо дня в день, леча и обучая десятки детей! Оно портило репутацию школы.

– Здесь хранятся имена женщин, которые проходили через эти стены в то время? – удивилась жандарм.

– Среди прочих, да.

– Но… разве все это не должно быть в руках историков или…

– Никто не хочет ворошить старое, мадемуазель. Никто. И прежде всего те, кого оно касается.

Директриса говорила об этом так серьезно, что на мгновение Людивина подумала, что она сама могла быть одной из тех жертв. Но возраст не соответствовал: мадам Юбар было едва за пятьдесят.

Внезапно в постоянно работающем сознании Людивины мелькнула мысль: Пятьдесят… А что, если чуть больше?

– Тут хранятся и имена детей, верно?

Директриса стиснула челюсти и осторожно кивнула.

– Вы… вы из них? – спросила Людивина, смутившись.

– Что? Нет! Конечно нет! Я родилась в пятьдесят четвертом!

– Простите, я подумала, что…

– Что это касается лично меня? Так и есть. Я отвечаю за эти старые бумаги. И считаю, что не нужно тревожить этих людей. Думаю, большинство из них и не знают, что они родились в этих стенах, и, поверьте мне, так даже лучше, учитывая, что именно здесь творилось.

Почувствовав, что снова берет верх, директриса добавила, на этот раз чуть мягче:

– Немцы называли их «идеальными детьми». Квинтэссенцией нацистского режима, будущим арийской расы. Никому не хочется узнать, что в нем живет такое наследие.

Людивина положила крышку обратно на коробку.

Директриса права. У нее нет никакой уважительной причины рыться там, одно неуместное любопытство.