Союз хищников

Людивина остановилась на четвертом этаже дома в «Резиданс дю Парк» и постучала в дверь.

Заглянула в список. Клаас Бочеллини. Шестьдесят восемь лет. Пенсионер-железнодорожник. Вдовец.

Она не ощущала страха. Возможно, наставник был как раз одним из обнаруженных ею людей, и все равно она ничего не чувствовала. Встречи были запланированы. Бенжамен сказал ей по телефону, что судимость имеют Ферри, Брюссен, Тюррен и Ронье, причем наиболее серьезные или многочисленные правонарушения совершали первые двое. Судимости у них были давние, до 1980 года. Может, потом успокоились? Или стали опытней и больше не попадались?

Ферри уже умер, Ронье жил недалеко от Антиба, на побережье Средиземного моря. Людивина решила не выходить на Брюссена и Тюррена, пока не получит о них больше информации.

По опыту она знала, что человек не становится преступником вдруг, за исключением случаев внезапного помешательства и преступлений на почве страсти, но в деле *е все обстояло совсем не так. Он стал наставником серийных убийц не в одночасье. Он постепенно воспитал себя через насилие. И сам испытал насилие на себе. В детстве или юности. Чтобы сегодня громко заявить о том, что он не такой, как все.

Сначала Людивину удивляло, что четверо из девяти человек имеют судимость. Это был невероятно высокий статистический процент. Но в каких условиях росли эти девять детей? Сироты, живущие на попечении государства, немецкие ублюдки, выросшие во Франции, травмированной войной. Сколько раз их отвергали? Какие страдания им пришлось пережить? Если они знали о своем ужасном происхождении, то их бурная юность вполне объяснима. И некоторые легко могли встать на путь преступлений.

Если *е, нарисованное кровью в «Буа-Ларрисе», было тем, чем считала его Людивина, знаком уважения к наставнику, то наставником, несомненно, был один из этих людей. Брюссен, Тюррен или Ронье.

Бенжамену поручили покопаться в их досье, пока Людивина объезжает людей лично, чтобы расспросить их друг о друге и, возможно, нащупать подозреваемого. Она была согласна с Микелисом: наставник не остановится на достигнутом. Жандарм опасалась, что после блестящей польской операции на шахте «Величка» он может устроить во Франции что-то еще страшнее.

В проеме двери появилось морщинистое, усталое лицо. Белые волосы, обвислая кожа, покрытая старческими пятнами, – словно одежда, со временем ставшая слишком просторной для этого хрупкого скелета. Но взгляд голубых глаз оставался острым и пронзительным.

– Месье Бочеллини? Я Людивина Ванкер, жандарм из Парижского отдела расследований. Могу я с вами поговорить?

– Что-то серьезное?

– Не волнуйтесь, я пришла не для того, чтобы сообщить вам плохие новости, – тут же поправилась молодая женщина, чтобы не напугать старика. – На самом деле я ищу информацию.

– На какую тему?

– Немного неудобно говорить об этом на лестничной площадке. Вы не впустите меня в дом?

– Вы одна?

Людивина удивилась вопросу:

– Да.

– Хорошо. Входите. Чай или кофе?

– Ни то ни другое, спасибо.

Клаас Бочеллини запер за Людивиной дверь и пригласил ее в маленькую белую гостиную, а сам направился в тесную кухню.

– Может быть, апельсиновый сок? Я всегда держу его для внуков.

– Нет, ничего, спасибо.

В квартире пахло вощеной мебелью. Обстановка была явно подобрана женщиной. Белые обои с красными и зелеными цветами, повсюду салфеточки, фарфоровые и хрустальные безделушки, семейные фотографии на стенах, низкие столики…

– Садитесь, – скомандовал Бочеллини, возвращаясь с тарелкой печенья.

Людивина выбрала просиженный диван и чуть не утонула в нем. Привстав, она пересела на самый краешек.

– Месье Бочеллини, я работаю над довольно сложным расследованием, поэтому без долгих объяснений просто задам вам несколько вопросов, хотя они могут показаться вам странными. Прошу вас отвечать совершенно откровенно, это очень важно.

– Я понимаю. Вы знаете, я тридцать семь лет работал на государство, из них большую часть времени – с поездами. Так что знаю, что такое долг, честь и ответственность, и я не привык лгать. Но прежде всего скажите, это по поводу кого-то из внуков?

– Нет-нет, не волнуйтесь. Вам что-нибудь говорят фамилии Ферри, Тюррен или Брюссен?

Старик вскинул голову. Дружелюбное выражение исчезло с его лица, и Людивина приготовилась, что ей снова укажут на дверь.

– Почему? Почему вы спрашиваете меня об этом?

– Я же говорю, мы расследуем довольно сложное дело, я не могу раскрыть вам подробности. Вы знаете этих людей?

Бочеллини засопел, втянул ноздрями воздух, глаза потемнели.

– Если вы задаете мне этот вопрос, значит вам и так все известно.

– Вы знакомы с историей «Буа-Ларриса»?

– Хотел бы забыть ее. Моя семья…

– Родные ничего не узнают, – поспешно заверила молодая женщина. – Это сугубо частный разговор.

Бочеллини изобразил вежливую улыбку, без особых эмоций:

– Мои родные в курсе, но они не хотят, чтобы трепали прошлое.

– Я понимаю. Разговор останется между нами. Мне нужно лишь узнать, встречаетесь ли вы с кем-то из них?

– Давно не встречаюсь.

– Но когда-то общались? – уточнила Людивина.

– Мало. Очень мало. На самом деле я порвал с ними.