Людивина переходила из одного помещения в другое.
Вдруг она почувствовала какое-то смутное беспокойство и даже несколько раз оглянулась через плечо, чтобы убедиться, что никто не идет следом. Вот уже несколько минут ей чудилось, что она не одна.
Людивина не спеша переходила из одного коридора в другой, успокаивая себя тем, что они совершенно прямы. «Если бы кто-то решил устроить тут игры, он построил бы какой-нибудь запутанный лабиринт», – подумала она. Обстановка к этому вполне располагала.
Сколько судеб хранили эти полки? Сколько документов – медицинских карт, отчетов об успеваемости, об успехах и неудачах и сколько характеристик, иногда ставящих крест на человеке?
Но что же привлекло здесь убийц? Почему у них возникла неодолимая потребность пометить эту территорию как собственную? Чтобы наметить следующую мишень – детей, как она подумала? Теперь Людивина в этом сильно сомневалась. Сотрудники вообще не имели судимостей, и вряд ли какой-либо человек мог служить делу
Тогда как объяснить? Микелис, конечно, прав, убийца или убийцы действовали импульсивно, у них была потребность в самовыражении, позыв оказался сильнее разума. Это их место.
Оно принадлежит
Что же такого важного для них скрывала больница «Буа-Ларрис»?
Может, информация кроется где-то здесь, в архивах учреждения? Людивина подняла голову. Она дошла до самого конца подвала и оказалась перед старыми железными шкафчиками с выцветшими, стертыми этикетками. Их было с десяток.
Лампочки замигали с тихим треском.
Когда свет восстановился, молодая женщина провела рукой по крышке одного из ящичков, чтобы стереть пыль, и на поверхности проступили коричневые знаки.
Это был символ.
Свастика, потускневшая от времени.
Людивина быстро отдернула руку, словно напроказившая девочка, и обернулась проверить, не видел ли кто.
Ей постоянно казалось, что кто-то за ней шпионит.
Вокруг раздавались какие-то странные звуки. Неуловимые шорохи, скрипы. Людивина выглянула из-за стеллажа в центральный проход, но и там ничего не увидела.
Тогда она вернулась к зловещим ящикам.
Ухватила один и потянула к себе.
Свастика не оставляла сомнений в происхождении и эпохе создания хранимых в ящике документов. Людивина заколебалась. Если здесь, как утверждают, творились такие ужасы, то, может, не стоит ворошить прошлое?
Молодая женщина провела пальцем по линиям свастики.
Где-то вдалеке снова послышался скрип.
На этот раз Людивина сунула руку под куртку и схватила рукоятку «зиг-зауэра».
Даже если кто-то за ней следил, не стоило сразу выхватывать оружие.
– Кто здесь? – спросила она на удивление твердым голосом.
В конце вереницы стеллажей шевельнулась тень, и вышла женщина. Маленькая, хрупкая, в очках с толстыми стеклами, в мешковатом костюме и с немодной завивкой. Однако лицо у женщины было суровое.
– Я директор этого заведения, мадам Юбар.
– А я следователь жандармерии…
– Я знаю, кто вы, Натали мне сказала. Вы нашли то, что искали?
– Да, нашла.
Как долго она там стояла, наблюдая за ней? Чего она опасалась?
Взгляд директрисы упал на коробку в руках Людивины.
– Что это? – спросила она. – Вряд ли это имеет отношения к вашему расследованию.
Людивина терпеть не могла, когда с ней говорят таким тоном. И ответила:
– А вот это решать мне.
– Это все, что осталось от архивов немецких оккупантов, – вздохнула директриса с нескрываемым раздражением.
– Времен «Лебенсборна»?
– Я вижу, вы в курсе. Та часть истории «Буа-Ларриса», о которой мы здесь предпочитаем не вспоминать. Сегодня мы представляем собой нечто большее.
– Я думала, от той эпохи почти не осталось следов…
– Вы верно сказали – «почти». Остались эти коробки. Все остальное немцы уничтожили перед отступлением.
– А почему эти не уничтожили?
– Забыли. Думаю, они хранились отдельно, в шкафу, который они пропустили. Усадьба большая, здесь много укромных уголков.
– Что хранится в ящиках?
– Имена, которым не место вне этих стен.
Она произнесла эти слова очень сухо, почти угрожающе. Ее черные глазки смотрели на молодую женщину с вызовом.