Сокровища кочевника. Париж и далее везде

Панов не хотел повторять то, что до него делали десятки других балетмейстеров, он мечтал быть первооткрывателем, поэтому создавал балеты по русской классике – «Идиот», «Война и мир», «Три сестры»… Но ни «Идиота», ни «Трех сестер» не хотела заказчица. Она хотела конкретно «Щелкунчика». Поразмыслив пару мгновений, Панов уточнил:

– А деньги заплатят?

– Заплатят, и немало.

– Ну, это другое дело.

Мы долго вели переговоры о начале работы и, в конце концов, в сентябре 1989 года вылетели из Парижа в Осаку, о которой я знал по рассказам отца. Он прожил там целых три месяца, пока оформлял вместе со Львом Збарским, Борисом Мессерером и другими художниками советский павильон «Сибирь» для ЭКСПО-70.

Из аэропорта нас привезли в один из спальных районов Осаки, где не было никаких высотных зданий, иллюминации, сверхскоростных дорог и толп народа – только домики в один-два этажа и полная тишина вокруг. Район в Осаке назывался Китабатаке, а улица, на которой находился особняк мадам Ойя, – Абено-кю. Внешне ее трехэтажный дом напоминал настоящий бункер. Перед ним расстилался зеленый газон из пластиковой травы. При доме были своя мини-электростанция и цистерна питьевой воды на пять тысяч литров на случай войны.

Интерьер дома меня совершенно потряс, потому что первое, что мы увидели, – длинную гардеробную, где слева и справа на бесконечных кронштейнах висели тысячи розовых платьев двух направлений – беби-долл и длинные в пол из шелка, расписанного цветами.

– Иностранные корреспонденты говорят обо мне неправду, – пожаловалась мадам Ойя, довольная произведенным эффектом. – Они утверждают, будто у меня тысяча розовых платьев. Это абсолютная ложь! Розовых платьев у меня две тысячи! А вот крокодиловых розовых сумочек всего двести штук.

Сразу после гардеробной мы оказались в коридоре, увешанном фото мадам Ойя с главами различных государств и монархами: тут и принцесса Каролина Монакская, и королева Фабиола Бельгийская…

Огромная гостиная произвела на меня еще большее впечатление. Она была обставлена золоченой мебелью в стиле второго рококо. Посередине комнаты стоял прямоугольный обеденный стол с отверстием по центру, где помещался повар-француз, перекупленный мадам Ойя у какого-то мишленовского ресторана. Гостям предлагался большой ассортимент японских деликатесов. Сама хозяйка восседала за столом на очень высоком кресле перед индивидуальной газовой конфоркой, на которой стояла сковородочка.

– Мадам Ойя, почему вы не едите вместе со всеми? – поинтересовался я.

– Боюсь отравления, поэтому приходится готовить самой себе.

– А если отравятся гости?

– Гости не так важны, – ответила она с обескураживающей прямотой.

Вся мебель в стиле рококо в этом доме была обтянута тканью ярко-фуксиевого цвета. Розовыми были и стены, и даже таблички с надписью «Не курить» на бронзовых подставках при входе.

Вместо картин на стене в гостиной в золоченых рамках висели две налоговые декларации.

– Слева декларация моего мужа, министра финансов, а справа – моя, – заметила она во время экскурсии по дому. – Сравните, кто богаче, он или я?

– Вы, мадам Ойя! Ровно в десять раз!

– Хонто! То-то и оно! А все уверены, будто мне состояние досталось от мужа. Это я его содержала, а не он меня!

Масако Ойя для нас с Пановым сняла отдельную квартиру на три комнаты, чтобы у каждого было по спальне, гостиная общая. В ту пору стены почти во всех домах были из очень плотной рисовой бумаги на рамах. Дом мог легко раздвинуть свои стены, как в опере «Мадам Баттерфляй», показать все, что внутри, и снова сдвинуть, поэтому в Японии исключен любой шум. Япония – тишайшая страна, люди настолько уважают частную жизнь соседей, что не включают громко телевизор, музыку, не ездят на грохочущих мотоциклах, и даже японские велосипеды звенят в треть силы обычного велосипедного звонка. Всё для тишины и во имя тишины. Меня это тогда поразило, как поразили маленькие садики перед домами. Никакого размаха, всё в миниатюре – маленькая пагода из керамики, малюсенький декоративный ручеек, карликовые деревья… И все из уважения к земле, которой в Японии из-за плотности населения совсем немного. Участок полтора на полтора метра уже считается полноценным садиком.

Неизгладимое впечатление на меня произвел порядок – японцы имели право только один раз в году выносить на помойку крупногабаритные вещи. Был специальный день, когда они могли выкинуть холодильник, плиту, старый диван или шкаф. В другие дни – запрещено. Только в этот день мои соседи выносили стопки антикварного фарфора, огромные тюки с тканями и со старинными кимоно. Боже, как мне удавалось поживиться в такие дни! Сколько я подобрал там старинных лаковых шкатулок, украшений и фарфора, шелковых отрезов…

В конечном итоге эти находки сложились в багаж весом сто килограммов. Казалось бы, как можно вывезти такое количество вещей в Париж?! Но я был молод, очарователен и умел договориться с сотрудниками аэропорта. К тому же в ту пору еще не существовало таких строгих ограничений, как сегодня.