Сокровища кочевника. Париж и далее везде

– Чото мате, кудасай! Ваш багаж весит больше допустимого, – сказала мне японка, которая регистрировала меня на рейс. – Что у вас там?

– В этих чемоданах – моя любовь к Японии! – ответил я.

– Тогда провозите! Домо, аригато козаимас…

Кроме найденных на мусорных свалках сокровищ, я, в очередной раз улетая из Осаки, вез с собой в Париж черно-белого котенка с голубыми глазами, которого оставили на помойке в коробке из-под обуви. Это случилось буквально за несколько дней до вылета, поэтому в оставшееся время я бегал с найденышем по ветеринарам, чтобы получить разрешение на вывоз. Котенка мне удалось пристроить в Париже – я подарил его своей приятельнице-графине Жаклин де Богурдон.

Но вернемся в дом Масако Ойя.

В самый разгар работы над «Щелкунчиком» мадам Ойя решила показать мне второй этаж своего особняка, а именно – частные апартаменты, куда гостей не приглашали. Здесь я увидел ее многочисленные коллекции. Хозяйка дома собирала абсолютно всё, но группировала предметы по характерам. В одном из стеллажей стояли розовые сумочки «келли» от Дома «Hermès» из разных типов кожи – крокодил, питон, страус в различных оттенках. Очень много розовых котурнов было выставлено в специальном шкафу. В другой витрине, к примеру, хранились пуанты с автографами самых знаменитых балерин мира, лаковые шкатулочки и розовые вазочки, в третьей стояли батареи маленьких бутылочек только с одним напитком – французским ликером «Cointreau». Такие обычно давали в самолетах.

– Зачем вам эти бутылочки? – полюбопытствовал я. – Вы же их не выпиваете.

– Как зачем?! Красивая вещь! Кирей!

Посередине комнаты висел огромный гонг, по бокам от него возвышались две большие буддистские статуи.

– Это моя домашняя часовня, – объяснила мадам Ойя. – Но я не буддистка.

– А кто же?

– Я – синтоистка! Научимся молиться.

С этими словами мадам Ойя трижды хлопнула в ладоши и произнесла: «Хой. Хой. Хой». Я тут же повторил за ней эти нехитрые действия. Затем последовала молитва на японском языке.

Мы встречались ежедневно, как правило, вечерами. Когда я уже почти засыпал, она приглашала меня на разбор своего колоссального архива. Обычно работа заканчивалась лишь к восьми утра.

– Мадам Ойя, саёнара, не пора ли вам спать? – спрашивал я, отчаянно зевая.

– Хонто. Нет! – отвечала она своим высоким и тонким голоском. – Когда а Японии ночь, в Париже день. Я должна снимать кассу в своих ресторанах.

И по телефону звонила в каждый из принадлежавших ей восьми ресторанов бренда «Йоки Тори», где посетителям предлагали мясо всевозможных видов на тоненьких шпажках под соусом терияки. Это был своего рода ресторан быстрого питания, но довольно дорогой, поскольку в те годы японские рестораны в Париже являлись диковинкой. Все они находились на улице Сент-Оноре. Пока она снимала кассу, я подписывал бесчисленные полароидные снимки – указывал место, где была сделана фотография, дату и кто, кроме Масако Ойя, был на ней запечатлен.

Как-то Мадам Ойя мне сказала:

– Я думаю, что для японской женщины я проживаю удивительную жизнь. А вы – мой Бог-секретарь, высокого класса помощник.

Мадам Ойя очень любила со мной откровенничать.

– Васильев-сан, у меня есть принцип, – сказала однажды она, – что люблю – то покупаю. Например, мне очень нравится виски «Джонни Уокер».

– И что?

– Купила 25 процентов акций! А еще мне очень нравится шведский автомобиль «вольво».

– И что же?

– Купила 50 процентов акций!

Кстати автомобили «вольво», в которых ездила мадам Ойя, также всегда были розового цвета.

– В Париже мой любимый отель – «Plaza Atheneе», – поделилась как-то она.

Этот знаменитый дорогой отель находится на авеню Моды, рядом расположен Театр Елисейских Полей, напротив Дом «Dior», по другую сторону от отеля – здание бывшего Дома вышивки «Китмир».

– И что же случилось с отелем? – поинтересовался я, догадываясь, каким будем ответ.

– Как это – что? Я купила 75 % акций!

Я был свидетелем того, как она купила себе дом в Софии и дом в Нормандии, в которых так никогда и не побывала.

Расположение мадам Ойя к нам с Валерием Пановым со временем стало столь велико, что в один прекрасный день, а точнее – в одну прекрасную ночь – она пригласила нас… на кладбище.

– Но мадам Ойя, уже полночь!

– Самое время.

Мы с Пановым уселись в ее розовый «вольво» и отправились в пригород. Когда добрались до кладбища, я, выбравшись из автомобиля, осмотрелся – вокруг кромешная тьма и очертания зарослей бамбука.

– Здесь наша родовая усыпальница, – сказала мадам Ойя и вручила мне японский бумажный фонарик с горящей внутри лампадкой.

Освещая этими фонариками путь, мы двигались по мосткам из булыжников через тростниковую чащу, пока не вышли на небольшую лужайку с мраморными надгробиями.

– Будем молиться, – объявила мадам Ойя. – Это могила моей мамы. Хой. Хой. Хой.

И мы с фонариками обошли вокруг могилы мамы.

– Моя любимая мама прожила очень красивую жизнь…