Сокровище Картахены. Береговое братство. Морские титаны

– Не мало, отец Санчес. Во всяком случае, я предвидел ваше желание. Возьмите это письмо. Оно подписано Монбаром, командующим экспедиции. А вот и моя печать, – прибавил он, снимая с мизинца правой руки большой перстень. – Когда сюда придут Береговые братья, покажите первому же из них это письмо и этот перстень – и вы будете под двойным покровительством: Монбара и Лорана. Никто не посмеет переступить через порог асиенды, она будет священна для моих товарищей, никто и пальцем ни к чему не прикоснется, хотя бы все двери стояли распахнутые настежь. Словом, вы будете здесь в безопасности, как если были бы во Франции или на Тортуге.

– Дитя мое, вы сами пришли к этой доброй мысли? – вскричал растроганно старик.

– Вас это удивляет, отец Санчес?

– Нет, нет, простите, сын мой. Меня не может удивлять, что вы поступаете благородно и великодушно… Увы! Зачем…

– Ни слова об этом, святой отец, – с живостью перебил граф, – разве вы не знаете, каков я, разве запамятовали, что я ничего не забываю, ни зла, ни добра. Я люблю вас, вы мне все равно что отец. Я исполняю только то, что следует исполнить. Итак, оставим этот разговор, если вы хотите доставить мне удовольствие.

– Как желаете, сын мой.

– Говорила ли вам донья Флора, – продолжал молодой человек, чтобы переменить тему беседы, – что я советовал ей отправиться в Панаму?

– Она сказала мне об этом мимоходом, но не полагаете ли вы, что ей лучше было бы остаться здесь, со мной?

– Не знаю, святой отец. Впрочем, я дал ей совет переговорить с ее матерью.

– В этом вы правы, граф. А скажите, вы все еще думаете уехать завтра?

– Не могу поступить иначе.

– Мне хотелось спросить вас об одном, сын мой, но я боюсь вашего неудовольствия.

– Говорите без опасения, отец Санчес, – улыбаясь, ответил Лоран. – С каким бы вопросом вы ко мне ни обратились, я выслушаю вас почтительно.

– И ответите?

– Постараюсь.

– Вы любите донью Флору? – внезапно спросил монах.

– Больше жизни, – откровенно ответил молодой человек.

– И намерение ваше…

– Жениться, как я и собирался сделать.

– Я знал это. Ах! Ваше сердце мне хорошо известно… Но теперь положение стало еще более затруднительным… Даже не знаю, как и подступить к вопросу…

– Что я намерен сделать с ее отцом, не правда ли? – перебил молодой человек слегка насмешливо.

– Вы угадали, сын мой, я действительно желал бы знать, как вы намерены поступить по отношению к этому презренному негодяю.

– Выслушайте меня, святой отец. От вас я таиться не хочу и отвечу вам так же откровенно, как вы спрашиваете. Этот, по вашему же выражению, презренный негодяй, которого и назвать иначе нельзя, совершил самые ужасные преступления: он был неумолимым палачом моей близкой родственницы, всю жизнь которой отравил и счастье которой разрушил навсегда. Не далее как сегодня он подло бросил свою дочь, без сожаления, без малейших угрызений совести оставил ее на произвол первого разбойника, который явился бы на асиенду. Если бы здесь не было охраны, эта невинная и чистая девушка, достойная любви и уважения, была бы погублена безвозвратно, осуждена на позор или даже на смерть… С этим, надеюсь, вы согласны?

– Увы, сын мой, все это вполне справедливо.

– Виновный должен быть наказан, – холодно продолжал молодой человек, – и наказан примерно.

Отец Санчес побледнел и содрогнулся при этой столь прямо произнесенной угрозе.

– Успокойтесь, отец мой, – продолжал капитан, – я не убью его. Ваши слова заставили меня задуматься… Он не умрет.

– Слава Богу! – вскричал монах, воздев руки в горячей благодарственной мольбе.

– Погодите, отец мой, – со зловещей усмешкой продолжал капитан, – что значит смерть для человека, утомленного жизненной борьбой? Это сон и отдых. Для солдата – это венец славы, для несчастного – прекращение скорби, для преступника – тяжелая минута, но одна-единственная, и потом всему конец. Смерть ни в каком случае не искупление… Этот человек будет жить, чтобы искупать прошлое!

Испарина выступила на лбу отца Санчеса. Он жадно ловил каждое слово капитана, и безотчетный ужас овладевал им, когда он начал угадывать, что презренному готовится кара в тысячу раз ужаснее самой смерти.

Лоран продолжал невозмутимо и холодно: