Сокровище Картахены. Береговое братство. Морские титаны

– А я так буду откровенна, отец! – вскричала донья Линда с живостью. – Выбирая из двух человек, таких как дон Хесус Ордоньес и дон Фернандо де Кастель-Морено, я не колебалась бы ни минуты: первый – трус, мошенник, словом, презренная тварь, тогда как другой – человек благородный, поведение которого служит тому доказательством. Несколько дней тому назад он, раненый, прискакал на асиенду дель-Райо, чтобы спасти меня и доставить к вам невредимой. Он же предупредил вас о высадке флибустьеров – все он! Не стану упоминать, какое имя он носит! Его положение в свете, родство с вице-королем Новой Испании – все это явные доказательства в его пользу! К чему много говорить? Еще только одно: сравните этих двоих, и с первого же взгляда вы увидите, который изменник.

– Не слишком ли ты опрометчиво заступаешься за дона Фернандо, душа моя? – слегка насмешливо и вместе с тем нежно заметил дочери дон Рамон. – Уж не влюблена ли ты в него, чего доброго? Обычно так защищают только тех, кого любишь.

– Что ж, отец, это правда! – вскричала во внезапном порыве девушка и, стремительно встав с кресла, очутилась перед губернатором. Тот замер, оторопев от неожиданности. – Да, я люблю его! Люблю всей душой, люблю за красоту, за величие, за благородство, люблю за то, что он спас мне если не жизнь, то честь наверняка! Люблю я его, наконец, потому, что люблю!

– Успокойся, дитя, ради самого неба! – вскричал дон Рамон. – Еще ничто не доказывает, что этот донос правдив.

– Да мне-то что до этого доноса! – продолжала девушка, пожав плечами с гордым презрением. – Разве мы, женщины, отдав свое сердце, придаем значение подобным вещам? Пусть дон Фернандо будет изменник, как его обвиняют в этом. Пусть он будет одним из главарей разбойников, от этого я не полюблю его меньше, больше – да, потому что в поступке его есть величие! Во имя успеха людей, на сторону которых он встал, не колеблясь, один, беззащитный, он отдается в руки врагов и открыто идет с ними в бой! Кто так поступает, отец, тот не изменник, не подлец! Какое бы дело ни защищал он – это герой! И наконец, если этот донос, которому вы придаете такое значение, и справедлив, то это значит, что дон Фернандо не испанец, а француз. Вам он ничем не обязан и не изменяет вам. Он служит своим друзьям, вот и все!

– Успокойся, дитя мое, – ответил дон Рамон, нежно пожимая ей руки. – Твои слова огорчают меня. Я глубоко уважаю дона Фернандо, его поведение всегда казалось мне безупречным. Я не только не желаю возводить на него напраслины, но напротив. Будь уверена, мое живейшее желание – достоверно убедиться в его невиновности. Кроме того, что бы ни случилось, я не забываю и не забуду, в каком громадном долгу мы у него. Даже если он виновен, чего я пока и допускать не хочу, он найдет во мне защитника! В его же интересах следует довести это дело до конца и посрамить подлого доносчика. Ты только одного не учла, мое бедное дитя, – а именно, что мы находимся в обстоятельствах исключительных: враги окружают нас извне, измена грозит нам внутри, на мне лежит страшная ответственность – я, как губернатор, отвечаю перед королем и отечеством за жизнь и благополучие жителей города. Я обязан исполнить свой долг, и я не изменю ему!

– Отец…

– Не усугубляй же, милое дитя, своими переживаниями трудность моего положения, предоставь мне полную свободу действий. Мне потребуются хладнокровие и ясность мыслей, чтобы не допустить промаха, участвуя в надвигающихся событиях. Особенно об одном умоляю тебя, Линда, мое дорогое дитя! Не заставляй меня противопоставлять моему долгу нежную любовь к тебе. Ведь кто знает, не пересилит ли последняя и не сделаюсь ли я тогда преступником, забыв обо всем, кроме тебя. Нет! Ни слова! Сейчас должен прийти этот человек. Оставь меня с ним наедине.

Девушка сделала движение, явно желая возразить, но вдруг передумала. Бледная улыбка мелькнула на ее губах.

– Хорошо, отец, – кротко согласилась она, подставляя лоб для поцелуя, – я ухожу.

– Ступай, дитя, и успокойся. Положись без боязни на мою нежную любовь к тебе.

Он проводил дочь до двери, и донья Линда вышла, не сказав больше ни слова.

Дон Рамон вернулся к столу, взял анонимное письмо, в сотый раз перечитал его и спрятал в боковой карман камзола.

Пробило десять часов. Дверь гостиной отворилась, и слуга доложил:

– Дон Хесус Ордоньес де Сильва-и-Кастро.

Вошел асиендадо.

«Я угадал!» – подумал дон Рамон.

Он сделал слуге знак, и тот вышел, плотно затворив за собой дверь.

Хозяин и гость остались с глазу на глаз.

Донья Линда вернулась к себе в страшном волнении. Отослав служанок и заперев дверь на ключ, она опустилась в кресло, закрыла лицо руками и погрузилась в размышления.

Без сомнения, думы ее были грустными – подавленные вздохи вырывались из груди девушки, рыдания душили ее, слезы струились по лицу.

Но приступ отчаяния длился недолго. Она подняла голову гордо, надменно, решительно. Потом быстро отерла слезы.

– Так надо! – прошептала она. – Все остальное не имеет значения.

Решение было принято.