Сокрушение тьмы

Спать после всего этого переполоха Фокин больше не хотел, и надо было просушить гимнастерку с брюками. Подняв с травы санитарную сумку, он побрел к озеру, рядом с которым учебный батальон уже разравнивал взлетную площадку. На берегу увидел Залывина, Бакшанова и Боголюба. Перед ними стоял ящик с трофейными лимонками. Они собирались наглушить рыбы к обеду, но кто-то сказал им, что тут и мальки-то все выцежены — мертвое озеро.

— Здорово, землячки! — сказал Фокин, присаживаясь возле ящика. — Чего заскучали?

Ответил Ленька:

— Да вот собрались рыбки поудить, а нам говорят, ее нет.

Фокин взял одну из гранат. Она была тяжелой, с крупными глубокими насечками, красиво отливающими черным лаком. Фокин покатал ее с боку на бок. На его ладони лежала смерть. Большое черное кольцо, разведенное усами на оранжевой головке золотистого взрывателя, так и томило желанием взять и вырвать, намертво прижимая скобу к прохладному ребристому телу гранаты.

— О! — сказал Фокин. — А клеймо-то «Made in USA».

— Ничего не поделаешь, — с чувством понимания к такому двойственному отношению к войне американцев сказал Боголюб. — У них так. Союз союзом, а бизнес бизнесом.

— Вроде, значит, дружба дружбой, а табачок врозь? — с улыбкой уяснил Фокин.

— Вот-вот.

— Не понимаю я такой дружбы, — сказал Фокин, кладя гранату на место. — Как же так? Ничего святого, выходит?

— Да какая там святость у капиталиста! — засмеялся Залывин. — Давай, Фокин, раздевайся и ложись загорать.

В тот день они долго пробыли вчетвером на каменистом берегу озера и, как было, наверно, только в их детстве, беспечно побрасывали в воду камешки. Война дарила им кратковременный миг тишины, словно подчеркивая, что она тоже может быть снисходительной к уставшим от боев солдатам. Потом Ленька стал петь. Высокий, с ладно скроенным телом, в подштанниках, закатанных до колен, просто, спокойно, на одном дыхании вылил он в царство отстрелянного, успокоившегося уголка, где повсюду в мокром вереске все еще спали сломленные усталостью солдаты, нечто волшебное, тихое, тягуче-горькое, как нескончаемая дорога:

Ах ты, ноченька,
Ночка темная…

Фокин с упоением слушал Ленькин голос, а потом отошел в сторону, присел на камень, достал из санитарной сумки толстую в коленкоровом переплете тетрадь с вложенным в нее химическим карандашом на шнурке. Сел, задумался, полистал страницы. Записи в дневнике были очень короткими:

«8 июня.

Выезд на фронт.

10 июня.

Выгрузка на станции Оять.

15 июня.

Прибытие в район сосредоточения. Лодейное Поле.

21 июня.

Форсирование реки Свирь. Отличился мой сосед по землячеству Анатолий Сергеевич Залывин. Он в числе добровольцев (четвертых из нашего полка) первым форсировал с чучелами реку. Их, друзей детства, здесь трое: еще Леонид Бакшанов и Антон Боголюб — ординарец командира полка. Славные ребята. Я с ними познакомился и был приятно удивлен, когда узнал, что они все трое из Миндяка. Обрадовались и они, узнав, что я верхнеуральский. Это же совсем рядом — в 30 километрах. Землячество в армии почитается наравне с родством. А чувство братства — это святое чувство. И я перед ним преклоняюсь.

23 июня.

Выходим в тыл неприятельских войск.

26 июня.

Взяли Олонец.

27 июня.

Нами освобождены две деревни: Новинки и Левендукс. Чуть не запоролись совсем в другую, не нужную нам сторону: неприятель умудрился спрятать дорогу. Снова тяжелые бои. Много убитых, но особенно мною раненых. Я уже почти привык к своим обязанностям санинструктора, но вот к человеческим страданиям привыкнуть никак не могу. Мой командир Борис Брескин на эти вещи смотрит как-то значительно проще, и ему, конечно же, легче».

Но в этот раз рука Фокина запросила простора. Может быть, Ленька Бакшанов навеял на него особое вдохновение, может быть, избыток времени дал такую возможность. Рука быстро записывала: