Сокрушение тьмы

Все это Болтин рассмотрел, казалось, только сейчас. Он покачал головой и, снова взглянув на Розанова, на его блестящую лысину, усмехнулся. Тот все еще поглядывал на марлевую занавеску, продолжавшую ритмично укорачиваться и удлиняться. Волгин неожиданно произнес:

— Это от разности температур воздуха, подполковник.

Никто ничего не понял, а Розанов смутился и покраснел.

Отойдя от окна, командир полка взял со стола фуражку и, ничего никому не говоря, пошел к выходу. Офицеры, увидев его из окна на дороге с зажатой в руке фуражкой, поджидающего раненых, тоже вышли на улицу, осторожно спускаясь по широкому настилу, отлого набранному из очищенных жердей, который заменял здесь лестницу и служил одновременно въездом во вместительный верхний сарай. Волгин ворчал:

— И черт-те что за постройка! Какой-то огромный курятник.

— Койвунен уверяет, что такие постройки очень удобны в глухих местах, — сказал Лежнев. — Люди и скот чувствуют себя в полнейшей безопасности и от зверя, и от весенних паводков.

— Тут, — ворчал Волгин, — от одного одиночества озвереешь.

— Зато раздолье, свобода!

Они подошли к Макарову. Тот взглянул на них через плечо и только теперь медленно поднял фуражку, надел ее.

К ним приближались трое раненых. Один оказался офицером. У первого солдата было перебинтовано плечо, пустой, взрезанный до ворота рукав, пропитанный кровью, уже забуревший и высохший, висел неподоткнутым; сама рука, обнаженная до локтя и тоже перепачканная кровью, лежала на перевязи. Второй был ранен в голову и забинтован так, что оставались только одни глаза, большие, подвижные, притушенные болью. У лейтенанта был напрочь отхвачен средний палец на левой руке, бинты на его кисти были намотаны вперехлест. Догадавшись, что группа командиров специально их поджидает, лейтенант, не доходя до них трех шагов, четко остановился и вскинул к пилотке руку, чутьем кадрового военного мгновенно распознав в Макарове главного.

— Товарищ гвардии подполковник, группа раненых следует в санбат. Докладывает лейтенант Завадский.

— Здравствуйте, лейтенант, — мягко сказал Макаров, протягивая руку. — Скажите, какие там новости? — и он кивнул головой в сторону переднего края.

На бледном лице лейтенанта, в глазах, серых и внимательных, отразилась горечь, но уже в следующую секунду, будто опамятовавшись и осознав, что перед ним высокое начальство и что младшему по чину в таких случаях не положено выказывать тревоги, он ответил как можно веселее и увереннее:

— Держимся, товарищ гвардии подполковник!

Но пристальный взгляд Макарова смутил его: он понял, что подполковнику совсем не нужна сейчас какая бы то ни была бравада, а нужен по-человечески искренний рассказ об обстановке на передовой, тем более что ему, подполковнику, конечно же, известна задача, поставленная перед бригадой, которой следовало бы не держаться, а наступать. Лейтенант по-детски потупился и, уже не поднимая головы, сказал:

— Плохи дела, товарищ гвардии подполковник. Финны все чаще переходят в контратаки. Возле сопок наши еще удерживают их, а вот в самом центре Медвежьего распадка…

— В Медвежьих Воротах, — сухо поправил Розанов.

— Да, да, в Воротах… нашим пришлось попятиться.

— Намного? — спросил Макаров.

— Нет. Финны за просеку вышли. Огнем режут со всех сторон. И зацепиться не за что. Грунт — сплошной камень. Лопата дальше чем на полштыка не идет.

И тут впервые вставил слово солдат, раненный в плечо:

— А без лопаты вообще лучше не суйся.

Все посмотрели в его сторону.

— Без лопаты, значит, никак нельзя? — улыбнулся Макаров.

— Нельзя, товарищ гвардии подполковник. Невозможно, — уже охотнее заговорил солдат. — Ужас что творится. Вот когда потеснили нас в этих самых Воротах, так финны по-русски кричали: уступайте, говорят, место вашим десантникам, а то опять до Свири прогоним.

Все удивленно переглянулись и, как по команде, вдруг весело рассмеялись. Такое сообщение, даже вопреки не очень-то приятному настроению, не могло не польстить командирам; а солдат, сказавший это без всякого желания кому-то польстить, уже запоздало понял, что слова его пришлись высокому начальству по душе, и тоже позволил себе, как равный с равными, рассмеяться. Улыбался и лейтенант — широко и белозубо, только третий из них, у которого был забинтован рот, молчал и все водил в прорези белых бинтов своими большими, притушенными болью глазами да вытягивал шею, прислушиваясь к глухому, отдаленному звуку боя, оставленного позади.

— А сегодня уже в санроте я такой разговор слышал, — сказал опять лейтенант, и офицеры выжидательно замолчали. — Наши захватили раненого финна и отправили в санроту, а тот в припадке отчаяния, что ли, сперва требовал, чтобы его пристрелили, а затем будто бы заявил, что все равно нам Медвежьих Ворот не взять: на этот участок, говорит, прибыли женские батальоны, а они вроде пострашнее целой дивизии солдат.

Лежнев присвистнул, Волгин басовито кашлянул в кулак.

— Вот как! — протянул удивленно Макаров.