Сокрушение тьмы

— Напиши, Толя, напиши. Ей будет приятно. Она хоть и молчит, а давно ждет от тебя письмишко.

Во взводе Залывина встретили дружными веселыми возгласами.

Спеша к обеду, возвращалась с тактических занятий и рота старшего лейтенанта Григоровича.

Рота шла мимо штаба, и Макаров, увидя ее из окна, вышел опять из дома, спустился по настилу вниз и стал ждать. Командир 3-й роты нравился ему не только как командир, которого он и раньше всегда приводил в пример как образцового офицера, но это был еще и человек всесторонне развитый, начитанный, с большим внутренним тактом, и с ним всегда было приятно встретиться и поговорить.

Сейчас Макаров решил устроить небольшой товарищеский обед, на который он пригласил своих заместителей, комбатов и работников штаба. По этому случаю Койвунен даже поймал сигов и запек их по-карельски в тесте. Обед, конечно, не обещал быть изысканным, каким он мог быть в другое время и в другой обстановке, но он должен был вызвать у каждого офицера то состояние духа, которое заставляет вспомнить, что все, присущее человеку, не чуждо ему в любых условиях. Короткая передышка после боев, заслуженная усталостью, напряжением, опасностью, разве не есть самый лучший повод, чтобы расслабиться и отдохнуть за общим столом? И, решая угостить своих близких офицеров обедом, Макаров именно того и желал, чтобы все почувствовали, что они заслужили это.

Русый, с загоревшим до черноты лицом, Григорович издали казался седым, и эта контрастность лица и волос намного старила его, приближала к возрасту самого Макарова. А Макарову и было-то всего тридцать пять лет. Это был как раз тот самый возраст, когда особенно чувствуешь с неподвластной тебе остротой, что молодость вроде уже прошла, а зрелость не наступила, хотя уже прожита половина отмеренного тебе срока жизни, когда жить хочется так безудержно, как, наверно, бывает только накануне заката. Вспомнился отец, который как-то сказал ему: «Ты думаешь, у стариков притупляется желание жить? Наоборот, оно еще острее. Только мы скрываем его». Эти слова были тогда непонятны. Теперь он их понял, когда сам, будучи фактически молодым, походил и все еще продолжает ходить по узенькой тропке между жизнью и смертью. Да, на войне чувство постоянной возможности неожиданно умереть приближает человека к тем ощущениям, которые свойственны ему в старости. Как ни странно, но именно эти ощущения заставили сейчас Макарова выйти навстречу Григоровичу, чтобы пригласить его на обед и потом в свободной, неофициальной обстановке побеседовать с ним о разном, возможно даже, и об этих самых ощущениях.

Григорович увидел вышедшего из дома командира полка и, подравняв роту негромкой командой, повел ее в четком строю. Затем послышался его звучный, хорошо поставленный голос:

— Ррро-та! Смиррр-но! Ра-авнение направо! — Печатный звук шагов и снова взлетающий голос уверенного в себе человека: — Товарищ гвардии подполковник! Третья рота после проведения тактических занятий следует в свое расположение! Докладывает старший лейтенант Григорович!

— Вольно! — сказал Макаров.

— Во-ольно! — тут же последовала команда.

— Передайте роту заместителю, а сами останьтесь.

— Слушаюсь! Евстигнеев! Ведите роту на обед.

Рота последовала дальше, и Макаров только почему-то теперь мгновенно отметил профессионально-наметанным взглядом, что в роте не более семидесяти человек. Сразу невольно и с болью подумалось: «Все-таки большие потери!» Да оно так и было: с момента форсирования Свири полк потерял убитыми и ранеными почти треть состава.

— Григорий Григорьевич, — сказал Макаров уже дружеским тоном. — Я вас задержал, чтобы пригласить на обед. И если нет никаких спешных дел, оставайтесь сразу. Умыться, почиститься можно будет и здесь. Вы не против?

— Почту за честь, Александр Васильевич, — благодарно блеснув чистыми белками глаз, ответил Григорович. — Но… удобно ли будет?

— Что вы! Сегодня у нас за столом соберется большая семья, — и, повернув голову в сторону дома, громко позвал: — Антоша! Ну-ка сообрази по-быстрому все для туалета старшему лейтенанту!

Сверху, с настила, прозвучало немедленно:

— Все будет сделано, товарищ подполковник!

И потом, когда Григорович, этот издавна полюбившийся ему офицер, умывался, чистил щеткой свое пропыленное обмундирование, наводил бархоткой лоск на сапогах, Макаров, похаживая у дома, все продолжал думать о том, как многих и многих людей, образованных, одаренных, заставила сейчас война встать под ружье. Армия за годы войны, несмотря на то что основы ее строительства остались неизменными, стала духовно богаче, сознательней, крепче в своем нравственном и политическом убеждении.

Все уже были в сборе, когда Макаров вошел в дом вместе с Григоровичем. И пока все, негромко переговариваясь между собой, стояли в ожидания приглашения сесть за стол, штабной повар разделывал консервированную колбасу, резал запеченных в тесте сигов, от которых пряно пахло рыбными пирогами.