Сокрушение тьмы

— Венла! Венла! Успокойся, не надо плакать. Ты лучше расскажи… Слышишь? Расскажи мне…

Но успокоить ее он уже был не в силах, он понял, что это успокоение придет само после слез и что ей очень необходимы эти слезы. Он провел ее на лужайку, сел спиной к теплому отвесу камня и, усадив ее рядом, снял с нее кепку, прижал к груди голову.

То, что она потом рассказала, его не удивило. С тех пор как она попала в «Лотта Свярд», она ничего не видела, кроме изощренной муштры, почти узаконенного домогательства офицеров, ничего не слышала, кроме проповедей о высоком патриотическом назначении женщин Суоми, которые единственные изо всех женщин мира способны постоять за национальные интересы и готовы принести себя в жертву ради спасения чистоты своей нации.

— Но ведь это же сущий бред, Венла, — сказал Янсен. — Даже многовековое шведское и датское иго не смогло загрязнить чистоту нашей нации. У русских иные цели. Им важно с корнем вырвать фашизм там, где он есть.

— Ты говоришь как коммунист, замолчи, — нахмурилась Венла.

— Я говорю как социал-демократ, — возразил он, — но и то не всякий. В нашей партии есть и такие, которые рассуждают вроде тебя. Но я не хочу сейчас вступать с тобой в политические споры, я хочу увидеть тебя просто человеком, моей невестой, моей любимой.

Венла вздохнула.

— Сейчас, наверное, я ни на что не способна, Лаури. Я слишком устала от всего.

Он понял, от чего она устала, и грустно покачал головой: перед ним сидела девушка, действительно сломленная, уставшая, отупевшая от военных приказов, националистической пропаганды и сознающая все это — и все-таки не способная выбросить из души и ума всю ту дрянь, которой ее напичкали.

— Неужели у вас все такие? — спросил он, заранее ужасаясь ее утверждению.

Венла ответила:

— Нет, многие сильнее меня.

Это его поразило: быть сильнее Венлы — значило быть еще тупоумнее, бессердечнее, упрямее. Эта хоть оказалась способной заплакать.

Он курил и молчал, глядя в проем березовой поросли на подножный излом сопки. Кругом был сосновый лес, и лишь кое-где вплетался в него разлапистыми заплатами темно-зеленый ельник. Заметил даже узкую — вдали — ленту дороги. Очевидно, он по ней ехал сюда. Ведь других дорог здесь нет. Вокруг в низинах лежат труднопроходимые болота, хотя все они тоже покрыты лесом.

…Да, ему лучше было известно, чем этой забитой военной рутиной девчонке, что происходило в это время на политической арене. Гитлер беспрестанно твердил финскому правительству, что оно слишком гуманно ко всякого рода оппозициям, что надлежит беспощадно карать любого, кто бы он ни был, государственный ли советник или простой смертный. Но слова уже мало действовали на все усиливающийся раскол внешней и внутренней политики Финляндии. Государственный советник Паасикиви все чаще и настойчивей требовал пересмотра внешнеполитического курса и выхода из войны. Он доказывал также, что финскому правительству незачем лелеять и химерные надежды на Соединенные Штаты, которые до сих пор продолжали поддерживать нормальные дипломатические отношения, но в которых уже вряд ли надо усматривать единственный путь к спасению финского государства. В кулуарах редакций таких газет, как «Суомен сосиали-демокраатти», «Мааканса», «Хувудстадсбладет», уже в открытую поговаривали о бесполезности продолжать войну с Россией, и не только поговаривали, но и печатали на страницах этих газет статьи, косвенно признающие бесплодность дальнейших усилий остаться в союзе с Германией. Уже дважды финское правительство было на грани решения прекратить войну и разорвать союз с Германией, дважды посылало свою делегацию для переговоров о перемирии с Москвой, но еще слишком велико было давление гитлеровского правительства на правительство Финляндии. Разве мог весь этот разброд в стране не растлить человеческие души?

— Я не знаю, — неожиданно сказала Венла, — ты считаешь противоестественным, что мы, женщины, влились в армию и тем самым способствуем защите родины. А в России разве часть женщин не призвана, разве они не делают то же самое?

Он взглянул на нее с любопытством, но не стал отвечать, закурил новую сигарету.

— Что же ты молчишь? Нечего сказать? — Глаза ее, высохшие после слез, блестели как-то особенно ярко и сухо.

— Сказать мне есть что, — ответил он, но она перебила его:

— Почему ты мою миссию считаешь теперь противоестественной?

Он снисходительно улыбнулся:

— Слово-то какое! Миссия. Вас просто пригнали сюда, как молоденьких телочек, для разрядки солдат. Вот и вся ваша миссия.

Лицо ее передернула гримаса отвращения.

— Не кричи! — оказала она.

Как? Разве он кричал? Ах да, да, в самом деле…

— Мне трудно не кричать об этом, — ответил он уже спокойнее. — Я ведь любил тебя! И вот все исковеркано, все растоптано!