Соль

Кажется, буйство стихии на пляже, где носятся вокруг них комья сухих водорослей, сосредоточилось в объятии двух братьев, и играют их натянутые, как струны, мускулы, и твердеет естество Жюля, толкаясь и вздуваясь в штанах. Одной рукой он неловко ищет между ног Камиля то же волнение, хочет нащупать под тренировочными брюками это огненное копье эхом своему собственному, сейчас он прижмется к нему, потрется, что может быть естественнее, и их общее удовольствие достигнет высшей точки в едином порыве. Их удовольствие не может быть несходным, жесты несогласными. Во все времена желания одного непременно были и желаниями другого, они по очереди предупреждали их. То, чего хочет каждый, всегда было лишь вариациями общей жажды. Но Жюль сжимает в руке лишь складку ткани, угадывая под ней маленький вялый членик, словно бы и несуществующий, и, когда брат отталкивает его руку, упираясь локтем ему в живот, он читает на его лице удивление и непонимание. На мгновение лицо Камиля нависает над его лицом на фоне бурного неба, где мчатся к морю пухлые серебристые облака. Струйка прозрачной слюны, усеянная песчинками, стекает из уголка его губ на мочку правого уха. Его черные глаза буравят взгляд Жюля, силятся прочесть в нем смысл его жеста, и впервые прямо-таки осязаемое смятение, которое они, однако, не могут назвать, отдаляет их друг от друга, выбрасывает на орбиты, проникает и растет между ними в крошечном пространстве их переплетенных тел, в дикости пляжа.

Один миг, одна секунда, и от уз, которые мальчики считали нерасторжимыми, осталась лишь ниточка, которая истончается под настойчивостью их взглядов и рвется наконец под силой их рук. Камиль и Жюль созерцают загадочное видение, где другой – фигура далекая и непостижимая. Камиль бьет брата кулаком в плечо и откатывается в сторону.

– Что ты, мать твою, делаешь? – спрашивает он.

Жюль с багровым лицом вскакивает и усаживается на него верхом.

– Ничего, – лихорадочно цедит он сквозь зубы.

И сжимает изо всех сил бледный затылок под воротником анорака, а Камиль хватает его за руки, пытается отвлечь, заставить ослабить хватку. Несказанный гнев захлестывает Жюля, обида клокочет в нем, бродит по жилам, по всему телу. Отпор брата кажется ему предательством, ударом в самое больное место, отравленной стрелой. Смертоносная волна горит и разливается в его животе, окрашивает пурпуром щеки, подпитываясь неприемлемой разницей.

Камиль воспротивился ему – это изгнание. Жюлю хочется, чтобы той минуты не было, и он с еще большей силой и отчаянием сжимает шею брата, который уже ловит ртом воздух, яростно отбивается, тычет рукой в лицо Жюлю, бьет его в подбородок. Время идет, мальчики молчат и не шевелятся, всматриваясь в черное небо, вслушиваясь в рокот пляжа. Дождь теперь льет на них стеной. От тяжелых капель липнут волосы ко лбам. Ярость Жюля – раскаленный уголь, застрявший в горле, пустота в желудке. Конечно, думает он, Камиля он отпустит. Желая не придавать своему жесту больше значения, мальчик бодро вскакивает на ноги и бежит к дюне.

– Кто первый? – бросает он вызов через плечо.

Все еще лежа, Камиль пытается отдышаться, сглатывает, подносит руку к шее и ощупывает наболевшую трахею. Он поворачивает лицо к брату, который уже карабкается на дюну, загребает в горсти песок, расшвыривает его вокруг темными снопами. Наконец Камиль опирается на локоть и, повернувшись на бок, встает. Игра возобновляется, они бегут наперегонки к велосипедам, и все мешается в их головах, буря на пляже, руки Жюля, сжимающие шею Камиля, острое желание, стычка однополых юнцов, признание большого хаоса, который вскоре перечеркнет детство. И снова слышен смех. Голоса близнецов рассекают белую пену, разбивающуюся о берег. Сами еще того не зная, оба предчувствуют, что оставили на этом пляже много больше, чем следы своих ног.

* * *

Жонас идет вдоль берега Гаронны. Закатный свет играет на кирпичах Нового моста и воспламеняет купол Лаграва. Там и сям в сумерках зажигается свет, высекая узоры на камне. Переливчатые нити трепещут на верхушках фонарей и загораются желтыми ореолами в окружении тумана. Небосвод над головой в розоватых просветах медленно заполняется звездами.

Жонас идет, распаленный желанием другого тела, все его чувства обострены. Пульс бьется в висках, желудок свело, ум охвачен странным оцепенением. Он смотрит на проходящих мужчин, как делал это до знакомства с Фабрисом, когда ему нравились зыбкость игр обольщения на берегах реки, подспудная ярость, тревога, сопровождающая каждый шаг, и возможная опасность. Он хочет, чтобы прохожий нарушил молчание, чтобы чье-то тело и естество пришли на смену телу и естеству Фабриса. Жонас бродит по берегу, как будто ищет мести, понимая, однако, что она не свершится, даже узнай об этом Фабрис. Не этого ли ему и хотелось, чтобы он шел здесь в поисках объятия, наслаждения, потока освобожденной спермы? Не сам ли Фабрис толкал его к живым? Почему же тогда ему кажется, будто он идет по берегам Стикса, где все встречные – лишь души, ожидающие переправы?