Солдаты Вермахта. Подлинные свидетельства боев, страданий и смерти

Прежде чем в завершение обратиться к вопросу о том, что же действительно национал-социалистического было в войне Вермахта, мы хотели бы еще раз сделать обобщающий набросок относительных рамок войны, характерных для солдат. Вообще должно быть ясно, что для основополагающей ориентации солдат Вермахта, то есть для восприятия и интерпретации ими происходящего, решающее значение имели военная система ценностей и ближайшее социальное окружение. Идеология, происхождение, образование, возраст, воинское звание и род войск в это основополагающее определение вносили мало изменений. Явные различия прослеживаются только между Вермахтом и войсками СС. Культурные условия подчеркивают это еще раз: здесь прежде всего условия военного канона ценностей, связанных с ним формальных и ощущаемых обязательств и наград, которые можно заслужить. Мы рассмотрели в сравнении немецких, итальянских и японских военнослужащих, что существовали соответствующие национальные относительные рамки, способствовавшие выяснению вопроса, почему, например, немецкие солдаты продолжали воевать и тогда, когда было ясно, что война для них уже явно проиграна.

Но этому способствовало и простое обстоятельство, что в конкретном месте, где действовал каждый, он не знал, что война проиграна, или не знал, что значит, что она проиграна, или что этот факт является совершенно незначительным для решения задачи, для удержания позиции, чтобы не попасть в плен или не потерять своих людей. Знание о больших взаимозависимостях событий совсем не исключает полностью независимого от него поведения в конкретной вынужденной, требующей действий обстановке. Действительно, как правило, оценки и решения в конкретной ситуации принимаются независимо от взгляда на «целое». В этом отношении едва ли удивляет, что у подслушиваемых солдат взгляд на опосредованные смысловые взаимозависимости чаще всего совсем отсутствует. Они испытывают раздражение, если что-то происходит вопреки их ожиданиям, например, если потерпели крушение от столкновения с успехами противника.

Ясно и то, что развитие таких ожиданий мало что изменит в готовности исполнять солдатские задачи — тщетность целого не изменяет относительных рамок, в которых рассматриваются собственные задачи и собственная роль. Напротив: жалобы на некомпетентность командования и на нехватку материальных средств растут как раз потому, что солдаты хотят продолжать хорошо выполнять свою работу.

Ролевые модели и претензии отражают поведение военнослужащих как ничто другое. На самом деле можно, прибегнув почти к тавтологии, сказать, что «солдатское» в представлениях и в групповой практике есть то, что руководствуется ее восприятием и действием — отсюда и чрезвычайно точные наблюдения со стороны солдат за офицерами и их оценка, и наоборот. Запечатленный в душе канон ценностей дает матрицу для тонкой и постоянной оценки собственного поведения, а также поведения товарищей и противника.

Специфическая для войны оценочная матрица — что война — «дерьмо», постоянно требует жертв, имеет другие правила, чем гражданская жизнь и т. д. — встречается повсеместно. Война образует жизненный мир солдат. С точки зрения этого жизненного мира они рассматривают пленных, мирное население, партизан, работниц на принудительных работах, словом, все то, что они встречают на своем пути. Оценочная матрица и узаконение поступка становятся, как следует особенно из примера убийства партизан, очевидно, одним и тем же. Насилие на войне открывает простор для оценок и действий, которого в гражданской жизни не существует: убивать, насиловать, проявлять силу или милость — все эти новые возможности отходили к открытому пространству насилия и связанной с ним оценочной матрицы.

Формальные обязательства решающим образом определяют жизнь и деятельность военнослужащих, как не в последнюю очередь видно из показаний дезертиров даже в последние дни войны. С социальными обязательствами то же самое: для фронтовых солдат группы товарищей и начальники являются социальными единицами, которым они почти исключительно чувствуют себя обязанными. То, что они могут быть обязаны подругам, женам или родителям, то, что они переживают и делают — напротив, почти не играет никакой роли. Социальный ближний мир — это то, что принуждает солдата к определенным действиям. Абстрактные понятия, вроде «мирового еврейского заговора», «большевистских недочеловеков», а также «национал-социалистическое народное сообщество», играют для них почти незаметную роль. Эти военнослужащие вовсе не являются «борцами за мировоззрение», скорее, в большинстве своем, они вообще аполитичны.