Солнечная ртуть

Единственная сильная женщина в семье сотрясала руганью стены. Её злило то, как смиренно принимают её поведение все остальные и она принималась материться пуще прежнего. Потом раздавала подзатыльники детям, употреблявшим словечки, которых у неё же и понабрались. Дети были сволочью, а мать их дрянью и потаскушкой. За что Надежда так ненавидела свою сестру, девушка понять не смогла. Молчит, работает, ухаживает за стариком — вполне достаточно для того, чтобы хотя бы просто оставить человека в покое. Ан нет. И деду тоже прилетало! «Хрыч старый» — с чувством говорила Надежда. «Хватит кровь мою пить, хватит небо коптить. Да подох бы уже!» — поэтически выдавала она. А отец только смеялся — нагло и нервно. Ответить ему было нечего, и дед продолжал пить кровь и всячески отравлять жизнь старшей дочери своим долголетием. Он по-прежнему переводил стрелки на любимых фамильных часах и с закрытыми глазами слушал, как тикают скрытые в деревянном корпусе механизмы. Ада старалась не пропускать эти моменты. В них таилось что-то необъяснимо важное.

Под монотонное тиканье приходило дежавю. Как будто часы — эти или какие-то другие — занимали когда-то существенную роль в её жизни.

Неведомо почему, девушка была в твёрдой уверенности, что во многих местах вселенной раздаётся этот же звук — где-то ближе, где-то дальше. А кое-где и вовсе по ту сторону этой реальности, но казалось, что туда можно дотянуться рукой, коснуться параллельного измерения. Всё же это были необыкновенные часы. Возможно, примерно то же самое чувствовал старик, но в меньшей степени. Он, по крайней мере, не являлся призраком и был вынужден вертеться в окружающей действительности. Странные фантазии если и посещали его, то только как неясная тоска по тому, чего он не мог уловить, понять и вспомнить.

— Чего ты застыл на одном месте, идиот? Иди на свою лавку и сиди там!

Старик крякал и шёл, куда велели. Надежда провожала его тяжёлым, подозрительным взглядом.

Иногда она становилась смирной. Обычно это случалось в те дни, когда никто не приходил за самогоном и не глазел на голые стены её дома. В такие дни и сестра не бесила, и отец не раздражал, а дети вели себя благопристойно. Женщина довольно улыбалась, и пила чай. Она давала сделать пару глотков девочке, которая, расхрабрившись, смела подойти к ней и начать разговор. В хорошие дни дети по-своему любили Надежду, а она — их. Как-никак родные племянники. Глупые, но «всё же не такие тупые как сестра».

В такие моменты даже Анфисе перепадала пара ласковых слов. Обе женщины сидели за столом и спокойно разговаривали, вспоминая юность, иногда посмеиваясь. Молодняк с интересом слушал, а старик думал о своём и тоже цедил чай из жестяной кружки.

А вот в плохие дни Надежда принималась плакать. Так страшно и протяжно, выла о загубленной жизни, обвиняла всех, с кем жила под одной крышей, а также тех, кого давно уже вынесли отсюда в деревянном ящике. Она посылала им проклятия, от которых кровь стыла в жилах. По обветренным щекам доярки катились крупные, с горошину слёзы.

И ведь говорила бессвязно, ведь ничего такого с ней никто не делал. Всё то же самое, что и со многими людьми всех поколений — заурядные трагедии. Но слова её бомбами разрывались у самого сердца. По спине бежал холод, дети прятались кто куда, а ночью притворялись спящими, хотя заснуть от этих звуков, конечно, не могли. Аде тоже хотелось убежать, и она убегала. В отличие от людей ей не требовалось тратить время на поиски тёплой одежды и возню у входной двери. Она просто выскальзывала вон через стены, одним мысленным порывом, и неслась вниз по холму. Ей нужно было в лес. Укрыться в ветках и еловых лапах, вдохнуть опьяняюще свежий воздух и выбросить из головы эти картины.

У Ады колотилось сердце. Ей необходим был кто-то, кто сумеет морально встряхнуть и отвлечь. Люди, за судьбу которых она так переживала, сводили её с ума! О, хоть кто-нибудь, хоть кто-то должен был спасти её из сумасшедшего дома, куда она когда-то так хотела попасть.

Обычно в такие моменты появлялся мальчишка. Он грыз ноготь на большом пальце и тянул Аду гулять в обход леса или рассматривать заборы в чьих-то дворах. Малец питал слабость к украшающим их рисункам — лебедям, цветочкам и сомнительным надписям. Ада не противилась. Тоша был славным ребёнком, если делать перерывы в общении, так как девушка не выносила длительной компании детей, как и вообще чьей-либо. Мальчик прыгал по кочкам и, заикаясь, рассуждал о всякой ерунде, вызывая у неё невольные улыбки. Чего стоили представления в лицах, которые он разыгрывал, изображая неизвестных Аде людей или их общих знакомых из деревянного дома. «Нет, н-ну правда, он так и сказал! Ну т-тоо есть… он не такой смешной на самом деле и не т-такой глупый». Затем мальчик чего-то стыдился и добавлял: «Н…н…на самом деле я много глупее».