Солнечная тропа

Нашёл я в бабкиной коллекции кадило. Уж как оно там очутилось, даже я не знаю, — кадилу-то место только в церкви. С виду оно как металлический кубок, наверху крышечка, внизу дырочки… В нём во время службы зажигают ладан, и ладан дымит, а священник ходит по храму и кадит. Увидел я это кадило и думаю: ну, я не я буду, если не повыкуриваю из своей бабки всех бесов!

И хоть нельзя нам к таким вещам прикасаться, да уж очень захотелось образумить Долетову. Раздобыл я, себе на горе, ладана и однажды вечером запалил кадило. Баба Катя как раз душу перед Васькой изливала — момент самый что ни на есть подходящий.

…Вдруг в горнице церковью запахло. Бабка на полуслове запнулась, оборачивается — а в воздухе кадило на цепочке из стороны в сторону качается, и дым благовонный по всей избе.

— О господи!..

Долетова как сидела перед Васькой, так и упала на него. Васька ну орать и из-под бабки выцарапываться! А Долетова его с перепугу давит, никак отпустить не может. Я голос понизил и сурово так спрашиваю:

— Праведно ли живёшь, раба божья? Верно ли Бога почитаешь?

Тут Васька вырвался на свободу, прыг на стенку, потом через бабку перемахнул — и под кровать.

— Катерина, отвечай! — приказываю я, чтоб не захохотать. — Не обманываешь ли ближних, не лукавишь ли перед собой?

И вижу — бабка моя с кровати-то сползает и туда ж, куда Васька, норовит втиснуться, а отвечать и не собирается, совсем ополоумела. Когда она в подзоре запуталась, я чуть кадило не выронил. Эх, знал бы, чем всё обернётся, сказал бы прямым текстом: иди, старая плутовка, и наведи первым делом порядок в холодной избе. И нечего людям голову морочить.

Но что сделано, то сделано!.. Не вняла баба Катя моим нравоучениям, всё по-своему повернула. Выпуталась кое-как, вскочила на ноги и бегом из избы!

Все семьи тогда в Песках обежала. Растрёпанная, глаза навыкате, сама беспрестанно крестится:

— Что было, что было сейчас! Знамение мне божье было! Сижу я дома, молюсь себе тихонечко, вдруг — чудо: передо мной рука невидимая кадилом размахивает, а из кадила — дым, дым, дым!.. И голос слышу архангела Михаила: «Встань с колен, раба божья, ибо настал час твоей славы! За своё усердие и кротость сподобилась ты, Екатерина. Отныне и навеки с тобой божья благодать».

Ну и всё в таком духе. Переночевала Долетова в ту ночь у Ветровых, жили здесь через два дома от Кормишиных. Переночевала под предлогом, что не несут её от волнения ноженьки. Зато с утра понесли её эти ноженьки по всем ближним и дальним деревням. В Харине бабка рассказывала, что этот самый архангел самолично ей представился, пожал руку и благословил.

В Воронине уже Пресвятая Дева её благословляла и хвалила за благочестие, а в Глинищах баба Катя открыла народу, как с самим Иисусом Христом беседовала и великое откровение от него получила.

Словом, неделю дома не появлялась. За это время наши и окрестили меня Кадилом. Да и поделом мне! А впрочем, — домовой подмигнул Лёньке, — чем это имя хуже прежнего?

— И ты её больше не пугал? — спросил мальчик.

— А зачем? — как-то отстранённо ответил Кадило. — Можно было, конечно, ей и Михаила ещё представить, и кающуюся Магдалину, и самого Люцифера впридачу. Только зря всё это, её ничем не проймёшь. Видишь теперь, — с кривой усмешкой сказал он Панамке, — какие я каждый день ватрушки трескаю!.. Ну а ты, Лёнька, не засыпаешь ещё?

— Нет, — рассеянно ответил мальчик, — но знаешь, Кадило, мне, наверное, домой пора…

— Идите, — отпустил домовой. — Может, проводить тебя, Лёнька?

— Нет, я знаю, куда идти. До свидания, Кадило.

…Лёнька и Панамка вышли на улицу и почувствовали ободряющую прохладу, наконец-то она коснулась разгорячённой, ненадолго уснувшей земли. До рассвета оставалось ещё, должно быть, больше часа… Никаких видимых знаков его приближения пока не замечалось, однако ночь сделалась тихой, такой тихой, как будто в ней исчезло всякое движение. Когда где-то поблизости резким голосом вскрикнула сонная птица, Лёнька и Панамка в испуге прижались друг к другу.

— Лёнька, — смущённо отстраняясь, сказал домовёнок, — я хотел у тебя кое-что спросить…

— Давай! — с радостью ответил мальчик.

С того времени, как он увидел Панамку в домике Егора Сеничева, Лёнька очень хотел остаться с ним вдвоём, поговорить по душам, поиграть. При всей своей привязанности к Хлопотуше и дружбе с другими домовыми, Лёньку сильнее всего тянуло к этому маленькому, любопытному и неунывающему существу.

Панамка явно робел, не осмеливаясь заговорить.

— Ну, чего ты? — ласково подтолкнул его Лёнька. — Не бойся, спрашивай что хочешь.

— Скажи, в городе хорошо жить? — и Панамка вытянул шею, ожидая ответа.

— Хорошо. Но в Песках лучше.

— Да, наверное… Только я хотел про город разузнать. Вот Куличик из Харина не сумел там прожить… Это из-за соседей?

— Наверное…

— Послушай, а у писателя правда соседей нету?

— Нету, у него только жена. А зачем тебе это?

Панамка быстро оглянулся и, собравшись с духом, сказал:

— Хочу к нему в город на жительство переехать! Ты только не говори никому!.. — вдруг с опаской прибавил он.

— А чего ты боишься? Что тут такого? Я-то вот живу в городе.