Солнечная тропа

— Ты — другое дело, ты же человек. А вот чтоб домовой в городе прижился, я такого не слышал. Я потому и спрашиваю, как там. Ведь если получится, как с Куличиком, то в Пески мне обратной дороги не будет — засмеют. Значит, опять мне скитаться…

— А ты что, скитался? — спросил Лёнька и почувствовал, как это слово отозвалось в сердце лёгким холодком.

— Скитался… — ответил домовёнок каким-то чужим, бесцветным голосом.

— Слушай, Панамка! — воскликнул Лёнька, ощущая растущую внутри тревогу. — А где твои родители? Или у вас нет родителей, у вас всё по-другому?

— Нет, не по-другому, — промолвил Панамка с какой-то незнакомой Лёньке надрывной ноткой в голосе. — И отец, и мать у меня были… Но когда я родился, дом наш старый сломали. Я даже не запомнил, что это был за дом, что за хозяева. Остались мы без угла… И потом ещё несколько лет скитались, это я уже помню. Из деревни в деревню переходили, а так ничего себе и не нашли. Ведь сейчас всюду такое — деревни пустеют, люди в город бегут…

— А где сейчас родители?

— Умерли, — промолвил Панамка, словно выронил тяжёлый камень в неподвижную воду.

— Умерли!.. — как что-то невероятное повторил Лёнька.

Он смотрел на Панамку и не мог связать свои представления о нём с этим страшным словом.

— Понимаешь, домовые не могут долго жить без дома, — помолчав, сказал Панамка, — без дома они заболевают. Правда, не так, как люди, у домовых ведь ничего не болит… Они начинают как бы таять, понимаешь? Ну, как снег тает понемногу весной…

— Снег?.. — прошептал Лёнька, чувствуя, как горячие капли неудержимо текут по его щекам.

— Ну, не совсем как снег… Им всё труднее становится проявлять себя в этом мире. Мы ведь из другого мира, понимаешь? А здесь живём, пока мы здесь нужны. Ведь домовой поставлен при доме, а если дома нет — зачем он? Тогда мы начинаем терять силу, нам становится трудно ходить, говорить… А потом приходит день, когда мы уже не можем сохранить своё тело в этом мире. Тогда мы уходим отсюда…

— Уходите? Куда?

— Не знаю… Родители мне говорили, что, когда домовые уходят, они возвращаются на родину.

— А родина это та гора, откуда их унёс Светоносец, да?

— Не знаю, — повторил Панамка, и было видно, что он действительно не знает.

— Ну а потом, — осторожно спросил Лёнька, — потом что было?

— Перед тем, как уйти, они мне велели искать себе дом. Сказали: если очень постараешься — найдёшь. И я стал один искать. Ходил по разным деревням, очень много деревень прошёл. И нигде мне не повезло. Я и в сёла, и в посёлки хаживал, да там ещё хуже, ещё больше бездомных домовых, чем в глуши. Я два года так искал, пока не попал в Пески… А тут здешние домовые меня приветили, и я остался…

— Панамка, а почему у домовых детей так мало? В Песках ты один всего. Почему у Хлопотуши ни жены нет, ни домовят?

— Да ты сам подумай, что было бы, если бы домовята рождались, как человеческие дети, — по-взрослому ответил Панамка. — Ведь даже тем, кто давно родился, и то жить негде. Я вот про город и спрашиваю: живут же там люди, почему тогда домовые в город не идут? Куличик один попробовал, да и вернулся ни с чем. И мои родители — сколько бедствовали, потом и насовсем ушли, а про город никаких разговоров у них не было. Как будто и нету никакого города… Ты не сердись, Лёнька, что я тебя так выспрашиваю, — будто прося прощения, сказал домовёнок, — маленький ещё я, глупый…

Лёнька хотел было возразить, что Панамка вовсе не маленький и глупый, а очень умный, совсем большой домовой, но понимал, что тот ожидает от него иного.

— Знаешь, Панамка, — сказал он, — ты съезди с писателем в город и сам посмотри, как там у него. Понравится — останешься, не понравится — сюда вернёшься. Почему тебе вернуться нельзя?

— Засмеют, — обречённо сказал Панамка. — Кадило засмеёт. Ему такие подарочки только подавай. Если вернусь, он с меня, как с Пилы, больше не слезет. А переселится Пила в Харино, я один для его насмешек останусь.

— Да пускай себе смеётся!

Лёньке было непонятно, как это независимый, самостоятельный Панамка, в одиночку прошедший множество деревень, боится шуток озороватого Кадила.

— Панамка, всё у тебя будет хорошо! — убеждённо проговорил мальчик. — Вот увидишь! А про писателя ты подумай, пока он ещё не уехал!..

— Подумаю, — пообещал Панамка.

ПАНАМКА ЕДЕТ В ГОРОД

Дед Фёдор в фартуке из непромокаемой ткани месил во дворе глину. При виде этого у Лёньки упало сердце: он понял, что и сегодня Акимыч занят по хозяйству.

— А, Лёня, — разгибаясь над своим корытцем, сказал Акимыч, — проходи, проходи… Я, видишь, никак с печками не разделаюсь. Вчера чистил дымоходы, а сегодня сами печи править надо, не то зимой беда.

— Так до зимы ещё далеко…

— Э-э, не успеешь оглянуться, — авторитетно возразил Акимыч. — Я тебе скажу, сейчас ещё не самая горячая пора. Пойдёт уборка, сенокос, заготовка — уже не до печей будет. А я нынче закончу, завтра с тобой куда-нибудь пойдём. Ты уж потерпи…

И желая расшевелить мальчика, спросил:

— А я вчера с крыши видел, как ты к писателю ходил. Понравилось, значит, тебе у него?