Солнечная тропа

— У нас если узнают, что ты в церковь ходишь, — совсем пропал, — признался Лёнька. — Меня бы и крестить не стали, если бы не бабушка. И то не в Москве крестили, а в какой-то деревне, чтоб никто не узнал. А если бы узнали, отца бы с работы вытурили и никуда больше не взяли.

— Гонят, воистину, у вас христиан, бедное дитя. Какая же вера в чести суть?

— А никакая. Нас учат, что Бога нет, всё это выдумки, а человек произошёл от обезьяны.

— А после смерти? — тихо спросил седой подвижник. — После смерти на что еси уповаете?

— Ни на что. Умрёшь — и нет тебя.

На челе отца Софрония лежала глубокая печаль.

— Лютое суть время, — сказал он со скорбью, — безбожное время. Како живы-то в бесовствии сем? Речешь, крестятся люди — якоже непотребное что творят — татьбою? Что же за владыки у вас — от сатаны, что ли? Вот сказывал тебе про татар. Великую пагубу несут земле русской, а пресвитеров в церкви щадят и живота не отымают. Дикари, язычники суть, но вот чтут чужую веру, понеже Бог им — не слово, всуе молвленное. А у вас вовсе без него восхотели прожить… Оттого и нестроения все, и смуты. Несть Бога в душе — в нея входит лукавый, а с ним уныние, жестокосердие, страх. И велми же велик тот страх, от него душа едва не разделяется от тела. И, убоявшись зело, бежит человек во град многосуетный, яко муравьиная куча, и чает, что подадут ему врачевство… Но и во граде то же: празднословие и душевная проказа, неможение, тлен… Во зле привитают люди, забывшие Бога, по достоянью и примут.

Отец Софроний встал и, ничего не объясняя, удалился в свою келью. «Может быть, ему стало плохо? — с беспокойством подумал Лёнька. — Ведь он живёт здесь, чтобы молиться Богу. И молится он за всех людей, и за тех, которые родятся потом, — за нас. А мы…»

В эту минуту святой старец вновь появился на поляне. В руке его поблёскивал маленький серебряный крестик на суровой нитке. Этот крестик старец одел на шею мальчику.

— Вот, Лёня, тебе благословение мое, — сказал он и перекрестил Лёньку. — Носи, не смущаясь, по вся дни, да пребудет с тобою благодать Божья. То правда, что сердце дитяти — отверстая дверь для нея. Пускай же восприимет тебя десница Господня и да прилепишься к нему всею душою и всем разумением своим. Скажу тебе на пользу: верою своей не хвались велегласно, но зри на мир очами веры — и дано тебе будет многое прозреть и по земле ступати право. Ибо кто возводит очи присно к Живущему на небесах, того упование его не посрамит вовеки. Аще владети будешь сокровищем невещным и непохитимым, то и иных умудришь во спасение. Внемлешь ли, чадо?

— Да, — ответил Лёнька и коснулся рукой серебряного крестика на груди.

— По мале времени воротишься домой, дабы не умедлить в веках сих долее дозволенного, — сказал старец, и его родничковые глаза брызнули на Лёньку синим теплом.

— А как же я сумею, дедушка?

Отец Софроний подошёл к мальчику, поцеловал его и ещё раз перекрестил:

— Храни тебя Господь, благодатный отрок.

За сим он опустился на колени и, падая ниц, стал молиться необыкновенно горячо и как бы возгораясь от собственной молитвы. Скоро Лёнька почувствовал, что страстное и высокое напряжение духа — этот непопаляющий огонь — объемлет и его. Тогда же мальчик заметил, что окружающее пространство в силу каких-то причин изменяется, ускользает от его взора, словно теряется в галерее кривых зеркал.

— Дедушка! — закричал Лёнька и, обратившись в ту сторону, где молился дивный старик, не увидел его.

Зато он ясно увидел речку, размеренно бегущую в низинке меж холмистых полей, и невдалеке — деревню: несколько изб в окружении запущенных садов.

— Эге-гей! — что было сил завопил Лёнька и во весь дух бросился к Пескам. Вдруг он вспомнил о своей одежде, вернулся и без труда нашёл её. Маленький серебряный крестик мальчик спрятал под рубашку.

Осмыслить всё случившееся сразу Лёнька не мог. Поэтому он и не стал никому ничего рассказывать. Слова же, заповеданные мальчику святым старцем на прощание, вообще легли на самое дно души. Они касались одного Лёньки и по какому-то внутреннему его убеждению не должны были более повторяться.

Мальчик сказал бабушке, что ходил на речку, и она, совсем расстроившись из-за воды, ни о чём больше не спрашивала. Только подумала, глядя в сияющие Лёнькины глаза, как легко и беззаботно в девять лет воспринимается действительность.

ИСПЫТАНИЕ

Дед Фёдор возвратился из Раменья под вечер, Антонина Ивановна и Лёнька уже все глаза проглядели, высматривая его. Подошла Пелагея, она тоже не находила себе места дома. Вид у Акимыча был смертельно усталый.

— Плохо дело, — сказал он и натужно раскашлялся.

— У председателя-то был? — спросила Пелагея.

— У председателя колхоза и у председателя сельсовета — никому мы не нужны. Говорят, нету ни средств, ни людей, чтоб колодцы в заброшенных деревнях чинить…

— Так что же нам, помирать? — с упрёком спросила бабушка.

— Вроде того. То есть Мотькин, бригадир, именно так и выразился. Пошутил, называется… А если серьёзно, то советуют нам в Раменье или в Харино перекочёвывать.