Солнечный берег Генуи. Русское счастье по-итальянски

Это было совсем другое счастье, осознанное и гордое. Я нашла своих друзей, с которыми я буду дружить всю жизнь. Я нашла свое дело. У меня была моя любовь — она вероломно напала на меня, как фашисты в июне, и я поняла (в сто сорок первый раз), что бабушка была права: любить — гораздо интереснее, чем быть любимой. Тебя меняет — только твоя любовь, только твоя, а не чья-то. Это значило, что можно спокойно любить и ничего не ждать, ничего не требовать. Так просто: вольность и покой.

А на самом деле это было счастьем неведения. Пять минут до изгнания из рая. Человек, которого я любила, уже начал умирать. Я этого не знала. Я ехала в поезде, думала о нем и удивлялась тому, что счастье — это так просто.

Оказалось, что любить мертвого и любить живого — это совсем не одно и то же. Настоящая любовь на самом деле крайне требовательна. Ей нужно главное: чтобы этот человек просто был. А это очень, очень, непосильно много, когда его уже нет.

…Теперь я знаю, как определять счастье. Я смотрю на фотографии — и вижу свое счастье так же ясно, как отражение тогда в поезде.

Машины крестины. Она зареванная, Петька уставший, прислонился к моему боку лобастой башкой, я еле держусь на ногах.

Вот дядя Сережа, еще живой, большой и сильный, весь пригибается, чтобы утешить Машу, складывает губы трубочкой. Смешной.

Вот бабушки, еще живые, сидят на лавочке под расписными сводами. На них крестьянские платочки — это так меняет их лица. Как будто бы они прожили совсем другую жизнь, не свою, — а спокойную и плавную, как течение равнинной реки.

Вот Сандро, еще живой, трогательно придерживает Маню за пяточку, стараясь не помешать обряду, в котором ни черта не понимает…

И я, как Герда, плыву к ним, плыву по большой реке, и если уж река меня туда донесет, то никуда я дальше не побегу босая. Я останусь с ними.

Там не будет счастья, потому что счастье — это когда все живы.

Там будет вольность и покой.

И их улыбки будут отражаться в моей. Я буду точно знать это, не заглядывая ни в какое стекло.

La vita nova. В круге третьем

A gestione famigliare. О том, как Фабрицио перевоспитывает туристов

Я иду по улице Каироли и вижу, как мой друг Фабрицио (бывший моряк, а ныне — владелец маленького бара) стоит в дверях своего заведения, скрестив руки, и мрачно наблюдает за тремя дебелыми немецкими туристками, сидящими за столиком на улице и старающимися привлечь его внимание. Фабрицио недвижим и мрачен, как статуя командора. Туристки пытаются изобразить на своих немецких лицах приветливость и делают зовущие жесты руками, но — увы! — без всякого смысла и результата.

— Что это они? — спрашиваю я, останавливаясь рядом с Фабрицио.

— Э! — говорит Фабрицио с неподражаемой итальянской интонацией. — Капучино хотят.

— Так, — говорю я, — а ты что?

— Пока пасту не доедят, не принесу, — мрачно отвечает он, продолжая сосредоточенно смотреть в пространство.