Солнцеворот. Повесть об Авеле Енукидзе

— И для тебя, и для твоего сына, — сказал он, обращаясь к Сафрону, — будет лучше, если ты скажешь всю правду, как она есть.

— Я сказал правду, батоно.

Пристав обернулся к полицейским и приказал:

— Обыскать!

Полицейские спешились и кинулись в дом. Сафрон и пристав остались одни. Пристав тоже спешился и стал рядом с Сафроном. Это был совсем молодой человек, лет двадцати шести, не больше. Черные лихие усы слегка старили его. Но кожа свежевыбритого лица была розовой, как у девушки. Он был очень хорош собой, и, если бы не полицейская форма да не то горе, которое сулил Сафрону его визит, Сафрон не испытывал бы к нему никакой неприязни. Даже напротив: ему наверняка понравился бы этот стройный красавец с добродушным лицом и залихватскими черными усами.

— Зачем хитришь со мною, дядя Сафрон? — негромко сказал он. — Ведь Авель где-то здесь, я знаю.

— Клянусь богом, я правду тебе говорю, сынок… Сафрон поперхнулся, закашлялся, чуть было не сгорел от стыда: он не любил, да и не умел врать.

— Нелегко тебе говорить неправду, бедняга, — вздохнул пристав. — Да ладно уж, чего там. Я и сам знаю: вас предупредил пастух Серго. А Авель небось спрятался в саманнике. Так ведь?

Сафрон побелел. «Все пропало!» — в отчаянии подумал он. Но пристав почему-то не спешил подсказывать полицейским, где прячется разыскиваемый ими государственный преступник. С какой-то странной усмешкой следил он за тем, как они бестолково слоняются по двору, заглядывая то в одну, то в другую постройку.

Но вот они подошли к саманнику. Сердце Сафрона трепетало, как пойманная птица. Ненависть к полицейским псам, злоба, бесконечная любовь к сыну, жалость, отчаянный страх за него, стыд от перенесенного унижения — все эти чувства, собравшись в один комок, душили его. И вдруг нежданно-негаданно пришло избавление. Пристав громко скомандовал:

— По коням!

Полицейские вскочили на лошадей и медленно тронулись к калитке. А пристав, слегка замешкавшись, успел шепнуть Сафрону:

— Авелю скажи, что приговор уже вынесен. Приезжал, скажи, Алеша Микеладзе. Поклон, мол, от него. Не забудь! Алеша Микеладзе!

Вскочив на коня, он громко, чтобы слышали полицейские, крикнул:

— Как только твой сын вернется, передай ему: пусть немедленно явится в уезд. А из села чтоб больше не смел никуда уходить. Он ведь знал, что закон не велит ему покидать Цкадиси!

— Слушаюсь, батоно! Передам. Непременно передам, — повторял растерянный Сафрон.

Пристав тронул коня шпорой, обогнал полицейских, и маленький отряд вскоре исчез из виду: только пыль клубилась на опаленной солнцем сухой земле.

«Что бы все это значило? — думал растерянный Сафрон. — Совсем не понимаю я этого странного мира. Почему пристав не дал полицейским обыскать саманник? Да еще сам велел предупредить Авеля, чтобы тот спасался бегством?» Однако наказ пристава он выполнил точно: все, что тот велел передать, повторил Авелю слово в слово.

Сафрону имя Алеши Микеладзе ничего не говорило. Но Авелю оно сказало многое. Они с Алешей вместе учились в Ахали Сенаки, любили друг друга как единокровные братья. Кто бы мог подумать, что этот славный юноша, весельчак и добряк, пойдет служить в полицию, да еще так быстро дослужится до пристава! Что заставило такого чудесного парня пойти в царские опричники? Только одно: стремление к легкой и сытной жизни. Эх, не зря, видно, говорят, что не желудок служит ногам, а ноги — желудку.

Той же ночью Авель уложил свои пожитки — смену белья, кое-что из одежды, немного еды, — легко перекинул небольшую дорожную суму через плечо, расцеловался с родителями и двинулся пешком по залитой лунным светом дороге. Спутниками его были молчаливое, невысказанное вслух, но и без слов внятное его сердцу горе отца и горячая молитва матери.

На рассвете он достиг Ткибули. Поезд в Тифлис отходил только вечером, а оставаться здесь до вечера было опасно.

— Садись, господин, недорого возьму. Куда поедем?

— В Орпири, — сказал Авель, усаживаясь в дрожки. Он решил, что это самый лучший выход: доехать на извозчике до Орпири, а там уж сесть на тифлисский поезд.

Нехитрый план этот удался самым наилучшим образом. На знакомый перрон вокзала Авель ступил в самом приподнятом состоянии духа. На душе у него было легко и спокойно, ему казалось, что эта первая маленькая удача сулит ему длинную цепь последующих удач, долгую полосу везения.

Вот и верь после этого в предчувствия!

Первый удар ожидал его на Мыльной улице, куда он отправился сразу, чтобы повидать Вано Болквадзе. Вот он, знакомый дом, Знакомый дворик, знакомая дверь. Авель постучал, ожидая увидеть веселое лицо Вано. Однако дверь ему отворил не Вано, а Цуладзе. Едва Авель увидел его растерянное, печальное лицо, всю его радость словно ветром сдуло.

— А где Вано? — тревожно спросил он.

— Ты разве не знаешь? Вано арестован.

— Когда?!

— В июле была тут у нас большая стачка. Арестовали многих, ну и Вано тоже попал. Он сейчас в Метехи. Но его скоро выпустят. Как только выйдет на волю, сразу поедет в Баку. Там ведь опять типографию наладили. Да ты садись! Что стоишь? В ногах правды нет…