Солнцеворот. Повесть об Авеле Енукидзе

Авель тяжело опустился на стул. Известие было, конечно, не из приятных, но все-таки арест за участие в стачке — это еще не катастрофа.

— Откуда ты знаешь, что его скоро освободят? — спросил он.

— Да почти всех, кто участвовал в забастовке, давно выпустили. Он бы тоже, наверно, уже вышел. Но из-за убийства Кецховели там у них все смешалось…

Смысл сказанного не сразу дошел до сознания Авеля.

— Какое убийство? О чем ты? — еще не понимая всего ужаса случившегося, спросил он.

Цуладзе растерялся.

— Я думал, ты знаешь, — внезапно охрипшим голосом еле выговорил он. — Ладо Кецховели погиб в тюрьме. Часовой выстрелил в него, и наповал.

— Ладо!!!

Авель потерял сознание. А когда пришел в себя, увидел белое как мел лицо Цуладзе.

— Прости, — запинаясь, лепетал тот. — Я был уверен, что ты знаешь… Весь город гудел как улей… Уже две педели прошло…

— Расскажи, как это случилось, — глухо выговорил Авель.

Цуладзе встал. Только тут Авель увидел, что в руке у него стакан с водой: видно, успел принести, когда Авель был в обмороке.

— Спасибо, — сказал Авель. Зубы его лязгнули о стекло. Одним глотком он осушил стакан.

Цуладзе тем временем положил перед ним прокламацию, с которой глядело на Авеля, словно живое, лицо его любимого друга. Авель хорошо знал эту фотографию. Но ему показалось, что он видит ее впервые. Что-то неуловимо изменилось в ней. В выражении лица Ладо вродз бы появились какие-то новые, несвойственные ему прежде черты. Глаза глядели не сурово и упрямо, а печально, словно Ладо знал наперед, предчувствовал свою внезапную трагическую кончину. «Это, наверно, потому что я знаю, что его уже нет», — подумал Авель.

Он читал прокламацию Бакинского комитета:

«Много, товарищи, мы могли бы рассказать вам об изумительной деятельности этого благородного бойца, но должны отложить это до более счастливого времени. Слишком много лиц и интересов с ним связано, и подробный рассказ о его жизни повредил бы тому делу, за которое Ладо отдал свою жизнь.

Но одно должны сказать вам: из рядов ваших выбыл один из смелых и сильных работников, человек, отдавший дорогому делу все, что может отдать человек: свое счастье, свою силу, свою жизнь.

И лучшим памятником и наградой таким борцам является отчаянная борьба с тем самодержавием, которое их убило, с тем диким произволом, который отнимает у нас наших лучших друзей.

Мы надеемся, товарищи, что воспоминания об убитом друге будут прочно в нашей памяти. И это еще больше укрепит нашу веру в близкое торжество святого дела, веру, что

С КАЖДОЙ СМЕРТЬЮ ВЕЛИКОГО БОРЦА ПРИБЛИЖАЕМСЯ К ЦЕЛИ ЖЕЛАННОЙ!..

ДОЛОЙ ПАЛАЧЕЙ И ИНКВИЗИТОРОВ!

ДОЛОЙ САМОДЕРЖАВИЕ!»

Авелю вдруг показалось, что он услышал, как эти слова произносит своим звонким голосом сам Ладо. Он невольно поднял голову и глянул на дверь: нет, Ладо там не было. Но голос его отчетливо звучал в ушах Авеля.

— Может быть, еще воды? — забеспокоился Цуладг;е.

— Не надо.

Он вновь склонился над прокламацией.

«Товарищи! — мысленно повторял он. — Мы надеемся, что память о павшем друге останется в наших сердцах, что она будет долгой и прочной. Мы верим, что смерть каждого выдающегося борца за наше общее дело приближает нас к нашей заветной цели…»

И вновь ему показалось, что он слышит эти слова, произнесенные живым Ладо.

— Ляг, Авель, — настойчиво сказал Цуладзе. — Отдохни, на тебе лица нет. Если сможешь, вздремни. А я уйду ненадолго… Скоро вернусь.

Цуладзе был так искренно озабочен его состоянием, что Авель невольно растрогался. Вместе с тем ему действительно лучше было остаться наедине со своим горем. Поэтому он молча кивнул, прилег на тахту и закрыл глаза. Но когда Васо тихо, на цыпочках, вышел из комнаты, бесшумно прикрыв за собой дверь, ему стало совсем невмоготу. Уткнувшись лицом в подушку, он застонал, словно от нестерпимой боли, и горько, безутешно зарыдал.

2

Красин, как видно, отдыхал. Может быть, даже дремал, и внезапный звонок в дверь разбудил его. С удивлением, не узнавая, глядел он на нежданного гостя.

— Авель? — наконец выговорил он. — Как же ты изменился, братец! Если бы не улыбка, я бы и не догадался, что это ты.

— Да и улыбка уже не та, Леонид Борисович, — усмехнулся Авель.

— Ну-ну, заходи, располагайся… Рассказывай!.. Рад, очень рад видеть тебя живым и здоровым. Да и на воле к тому же.

— Это как сказать, Леонид Борисович. Я ведь в бегах.

— Вон что!

— Да, теперь я на нелегальном… Сбежал из-под надзора полиции в Тифлис. А там узнал о несчастье с Ладо. Я ведь не знал ничего…

— Да… Ладо… — Красин помолчал. — Страшная потеря. Одно могу сказать, рано или поздно это неизбежно должно было случиться. Такие люди сгорают быстро. Они словно сами тянутся к гибели… Но такие люди, как Ладо, не умирают. Они бессмертны.

— Вы верите в бессмертие души? — грустно пошутил Авель.

Смешно было даже предположить, что такой человек, как Красин, может верить в загробную жизнь. Но Красин ответил неожиданно серьезно: