Соловей мой, соловей (СИ)

Револьверы были - сказка! С двух рук Маша стреляла не так давно, года два. Грех было не приспособить к любимому спорту свою необычную обоерукость - разницы между правой и левой рукой Маша совсем не чувствовала, и рисовать могла любой, и вышивать. Правда обе эти вещи у нее получались обеими руками одинаково плохо, не была она рождена для рукоделий. Зато на фортепьяно играла очень прилично, на гитаре с любой руки и стрельба, опять же... Маша глубоко вдохнула, открыла глаза - перед нею было три мишени - и влепила по четыре пули с каждой руки в две крайних, и по четыре, кучно - в центральную.

Машин старый инструктор по стрельбе, курносый и краснолицый герр Мутт, рекомендовал для улучшения результата представлять в центре мишени объект своей неприязни или ненависти. Маша много раз мысленно так стреляла в банку черных лакричных леденцов. Маме они очень нравились, она пыталась и Машу ими побаловать, но она, тогда еще ребенок, даже разрыдалась от ужасного вкуса. Ей казалось - ничего гаже она еще в жизни во рту не держала.

- Я отстрелялся, - сказал папа, подходя и кладя ей руку на плечо. - Пойдем наверх, дочка, или ты еще не наигралась?

- Еще пару раундов, - попросила Маша. - Ты иди, я сама управлюсь. Закажи мне лимонаду, пожалуйста, и пирожное заварное. Или два.

- Целую вазочку? - спросил папа, смеясь.

- Ага.

Маша перезарядила револьверы.

Закрыла глаза, сосредоточилась. Открыла, представила по центру средней мишени медальные, резные черты Андрея Михайловича - темные глаза под прямыми бровями, высокие скулы, крупный подбородок. И вдруг не смогла нажать на курок, испугалась до дрожи, опустила оружие, чуть не разревелась. Все настроение стрелять пропало.

"Это потому, что человека нельзя представлять вместо мишени, - поняла она. - Любого, даже ужасно неприятного, и тем более того, кто перед тобой никак не провинился."

Но разряжать револьверы она не любила, поэтому снова закрыла глаза, нарисовала перед свои мысленным взором большого, с ладонь, медведя из черной лакрицы, прицелилась и уложила восемь пуль с обеих рук прямо в его мерзопакостное сладкое брюхо, в центр мишени.

- Папа, - спросила Маша, запивая ситром второе пирожное. - Папа, а ты бывал в летуме? В мире за воронкой?

Папа поставил на стол чашку кофе, вздохнул, огладил короткую бороду.

- Да, дочка, - сказал он медленно. - Я бывал. Дважды.

- Расскажи, пожалуйста! - попросила Маша. Ей всегда было про летум очень интересно, а сегодня вдвойне - как будто теперь она становилась взрослой и была готова принять все свое наследие, человеческое и то, особое.

- Да нечего особенно рассказывать, Маша. Не было ни приключений, ни геройств. Только страх, холод, жажда и la folie d'être. Живым не место в мире мертвых, дочка. Даже нам, тем, кто по причуде древней магии в крови на это способен. Летум - мир оживших чудовищ и существ, абсолютно чуждых человеческой логике и нашему плану бытия. Это долина смертной тени, Маша. И тень там всем владеет.

Папа наклонился к Маше и очень серьезно посмотрел в ее светло-карие глаза своими темно-карими.

- Мы все неизбежно уйдем туда, все спустимся в эту долину. Своим чередом. Ты оттуда и вышла ровно восемнадцать лет назад, дочка. Душа бессмертна и ныряет между мирами, как челнок на ткацком станке. Но тело - смертно и хрупко. Летум затягивает его в себя, стягивает, ловит, как паук - неосторожную муху. А что паук с мухой делает?

- Кровь пьет, - прошептала Маша. Папа кивнул.

- А если кто погибнет в летуме - что с ними будет? - спросила Маша.

Папа вздохнул, отпил уже остывший кофе. Поморщился, жестом подозвал официанта, тот примчался с кофейником. Поблагодарил, дождался, пока тот отойдет.

- Я сам много об этом думал, Маша. Должен признаться, что не знаю. Но вариантов всего два - либо все будет плохо, либо будет очень плохо. Человек погибает в летуме - и либо уходит в свой персональный смертный мир, как в рукав реки от основного течения. Либо рукава нет, и его воды обречены течь в общем потоке, питая его и делая полноводнее. А тело... Говорят же некоторые физики, что материя, возможно, есть ни что иное, как сгущение энергии. В энергию и уходит. Возможно, напитывая ею хозяина воронки. А может быть, и просто растворяясь в эфире.

Маша задумчиво взяла из вазочки еще одно пирожное, откусила.

- Кушай, Машенька, четвертое пирожное, и прибавь уже в весе, что ли, а то все думают, что мы тебя вообще не кормим, - улыбнулся папа. - Что тебе еще рассказать? Какие семейные тайны и предания? Про то, как я в летуме разговаривал с огромной отрубленной головой богатыря, как в "Руслане и Людмиле", или про то, как Ленмиха в юности чуть было не сбежала из дому с молодым офицером с вот такими усами?

- О! - обрадовалась Маша. - Какой непростой выбор!